тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

Лекция 10. Идеология русского радикализма. Дворянско-разночинский этап.

Русский радикализм развивается под флагом «освобо­дительного движения» и проходит через три основных эта­па: дворянский, народнический и марксистский. Дворянс­кий этап ознаменовывается выступлением декабристов на Сенатской площади Санкт-Петербурга. Дворянские револю­ционеры еще не имеют единой политической программы: одни из них выступают за конституционное ограничение монархии и федерализм, другие - за установление респуб­ликанской системы и унитаризм. Идеологией народниче­ства становится социализм, который они связывают с кре­стьянской поземельной общиной. Народники искренне ве­рят в стихийный революционаризм «угнетенных масс» и спешат воспользоваться «благоприятной» ситуацией. Этим объясняется их отрицательное отношение к крестьянской реформе 1861 г., сбившей, на их взгляд, накал народного протеста и заставившей радикальную интеллигенцию до­биваться власти путем террора и насилия. Трагедии и не­удачи приводят к разложению народничества: одни отхо­дят от борьбы и примиряются с монархией, другие начина­ют пристально всматриваться в потенциальные возможно­сти зарождающегося русского пролетариата. Так возника­ет «русский марксизм» - партийно-организационное дви­жение, свершившее «октябрьский переворот» 1917 г. и создавшее советскую политическую систему.

На каждом этапе развития русского радикализма вы­деляются ключевые, знаковые фигуры, выражающие сущ­ность тех или иных идеологических тенденций. Среди де­кабристов это прежде всего Н.М.Муравьев и П.И.Пестель, среди народников - А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский, М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев, среди марксистов - Г.В.Плеха­нов, В.И.Ленин. При всем различии конкретных программ и целей, они едины в своем неприятии самодержавия и стремлении к революционному преобразованию российской действительности.

1. Революция и государство в идеологии декабристов. Как известно, дворянские революционеры менее всего рас­считывали на поддержку народа и ориентировалась исклю­чительно на «военную революцию». Они полностью разде­ляли мнение, высказанное еще Радищевым, что непросве­щенный, находящийся в «рабстве» народ, пробужденный к восстанию, обратит свободу «в своеволие, худшее самого крайнего произвола». Зато обращение к истории России давало им множество примеров удачных военных перево­ротов. «...Переходило ли, например, исследование, - пи­сал Д.И.Завалишин, - к самому происхождению разных правительств в России, оно видело целый ряд революций, и притом при полном безучастии народа, и совершаемых большею частию военною силою, как было при возведении на престол Екатерины I, при свержении Бирона, регентши и Петра III. Все примеры показывали, что Россия повино­валась тому, что совершала военная сила в Петербурге, и признавала это законным».

Вместе с тем дворянские революционеры по-разному представляли себе цели и задачи «ограниченной» револю­ции. Противоположные позиции отразились в программ­ных документах декабристского движения - «Проекте кон­ституции» Н.М.Муравьева (1795-1843) и «Русской прав­де» П.И.Пестеля (1793-1826).

Муравьев выступает за конституционную монархию. Ссылаясь на «опыт всех народов и времен», он утверждает, что «власть самодержавная равно гибельна для правителей и для общества», и кроме того, «она не согласна ни с прави­лами святой веры нашей, ни с началами здравого рассуд­ка». Относительно «правил святой веры нашей» остроумно возражал декабрист И.И.Горбачевский. «Говоря о бессмысленности революционной агитации русского народа «языком духовных особ», он пишет, что «ежели ему начнут доказывать Ветхим Заветом, что не надобно царя, то, с другой стороны, ему с мало­летства твердят и будут доказывать Новым Заветом, что идти против царя значит идти против Бога и религии».

Согласно Муравьеву, для России наиболее приемлемо «федеральное или союзное правление», опирающееся на вер­ховную власть народа и ограничивающее власть монарха от­правлением чисто исполнительных функций. «Император есть верховный чиновник российского правительства», и хотя его власть «наследственная», переходит «по прямой линии от отца к сыну» (в других случаях: от тестя к зятю»), он тем не менее действует строго по предписанию «Народного веча» - высшего законодательного собрания и употребляет все силы свои «на сохранение и защиту сего коституционно-го устава России». Таким образом, в революции Муравьев видит средство реализации конституционно-монархическо­го идеала, который выдвигался еще либеральными просве­тителями екатерининской и александровской эпохи.

Для Пестеля оказывалась неприемлемой ни федера­тивная, ни конституционная тенденция муравьевского «Проекта».

Выступая против «федеративного образа правления», он прежде всего учитывал, что Россия не просто государ­ство, возникшее в результате «добровольного соглашения людей», но государство многонациональное, состоящее из множества разных племен и народов. Это обстоятельство, на его взгляд, чрезвычайно затрудняет определение границ Российской империи, ее исторического места развития. Пестель первым осознал, что политический вопрос в Рос­сии - это прежде всего вопрос национальный, вопрос о пре­делах прав русского народа и народов, ему «подвластных и к его государству присоединенных». Он выделял «право народности» и «право благоудобства». Правом народности наделялись только те народы, которые пользовались «са­мостоятельною политическою независимостью»; народы же, лишенные такой возможности, могли претендовать лишь на право благоудобства и «непременно... состоять под вла­стью какого-либо сильнейшего государства». Причем пра­во благоудобства обусловливалось исключительно сообра­жениями «безопасности», а не тщеславного стремления к расширению пределов государства. В России, согласно Пе­стелю, никакой другой народ, кроме русского, не может «ограждаться правом народности, ибо оно есть для них мни­мое и несуществующее». Они всегда будут искать защиты - если не у России, то у других государств. Поэтому уравне­ние их политических прав с русским народом на деле озна­чало бы федерализацию России, распадение ее на разроз­ненные части.

Сейчас очень актуально звучат возражения Пестеля против федеративной системы. О них как-то не принято было говорить, ввиду господства федеративных тенденций в политической практике советского периода. Теперь, пос­ле распада СССР, когда вновь началось возрождение рос­сийской государственности, многое предстает в новом све­те, иначе смотрятся забытые политические идеалы.

В первую очередь это касается политической теории Пестеля. Его не устраивает федерализм по следующим при­чинам. Во-первых, в федеративном государстве верховная власть «не законы дает, но только советы: ибо не может иначе привести свои законы в исполнение, как посредством областных властей, не имея особенных других принуди­тельных средств». Если же оно прибегнет к насилию, воз­никнут «междоусобные войны» - раздоры и конфронта­ции, как это и было в допетровской Руси. Во-вторых, каж­дая область в федеративном государстве (а в России это, как правило, национальные регионы) будет представлять, «так сказать, маленькое государство», поэтому «частное благо области, хотя и временное, однако же все-таки силь­нее действовать будет на воображение ее правительства и народа, нежели общее благо всего государства, не принося­щее, может быть, в то время очевидной пользы самой обла­сти». При таком устройстве, заключает Пестель, не может сложиться единое и неделимое государство; оно всегда будет заключать в себе семя к разрушению.

Столь же бескомпромиссным был подход Пестеля к кон­ституционной монархии. Он настойчиво проводит курс на революционное учреждение республиканского правления в форме представительной демократии. В древности, по его мнению, когда государства были еще малы и народы не­многочисленны, все граждане могли свободно собираться в одном месте «для общих совещаний», «тогда каждый имел голос на вече». Однако с ростом народонаселения этот де­мократический порядок исчезает и на смену ему приходит «феодальная система со всеми ее ужасами и злодеяния­ми». Власть сосредоточивается в руках «аристократов и богатых». Народы, желая избавиться от их «нестерпимого ига», начинают добиваться восстановления своих искон­ных прав. Но поскольку они стали многочисленными, то вернуться к первоначальной форме демократии не представ­лялось больше возможным. Выход был найден в предста­вительном правлении, которое возвратило им «право на участие в важнейших государственных делах». Но и на сей раз торжество было недолгим: власть в выборах захватыва­ет новая политическая сила - «аристокрация богатств», «гораздо вреднейшая аристокрации феодальной», и, «вла­дея богатствами, находит в них орудия для своих видов», т.е. закабаления народа. Последний лишается последних остатков своей земельной собственности и превращается в голодного и нищего пролетария. Народам приходится за­ново бороться за попранные права.

Пестель считает, что к этому лее может привести Рос­сию конституция Муравьева. Действительно, глава Север­ного общества, во-первых, выступает за безусловное сохра­нение дворянских имений, во-вторых, наделяет избиратель­ными правами только тех лиц, которые имеют личное не­движимое имущество. Крестьяне же, хотя и освобождались от крепостной зависимости, тем не менее получали землю не в частную собственность, а в общественное владение и, становясь «общими владельцами», лишались права лично избирать представителей власти. Они могли лишь назна­чать одного избирателя с каждых 500 жителей мужского пола, которые и подавали «голоса наравне с прочими граж­данами». Иллюзорность такого равенства очевидна; Пес­тель прекрасно понимает это и требует «в полной мере вся­кую даже тень аристократического порядка, хоть феодаль­ного, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить и навсегда удалить, дабы граждане ничем не были стесне­ны в своих выборах и не были принуждаемы взирать ни на сословие, ни на имущество, а единственно на одни способ­ности и достоинства и руководствоваться одним только до­верием своим к избираемым им гражданам». Для полно­ты конституционных гарантий, объявляет он, «само зва­ние дворянства должно быть уничтожено: члены оного по­ступают в общий состав российского гражданства».

И все же главным пунктом пестелевской конституции является вопрос о сохранении аграрной специфики России. Он полагает, что общественное богатство создается не в про­мышленности, а в земледелии, разделяя в этом убеждение русских просветителей XVIII в., в том числе Радищева.

В своем аграрном проекте Пестель стремится сочетать два подхода к государственной земле - общественный и частный. С его точки зрения, нельзя, чтобы существовало либо только частное, либо только общественное землевла­дение. Если концентрация всей земли в частной собствен­ности ведет к рождению феодальной «аристокрации», то и «неуверенность в сей собственности, сопряженная с час­тым переходом земли из рук в руки, никогда не допустит земледелия к совершенствованию». Остается, следователь­но, объединить эти два начала: мнение о земле как общей собственности всего рода человеческого и право на обрете­ние и неприкосновенность частной собственности. Это и достигается разделением государственных земель на две части - общественную и частную. Общественная земля дол­жна составить неприкосновенную собственность волостно­го общества и будет передаваться отдельными участками членам волости, но не в полное владение, а для обработки и удовлетворения их нужд. Частные земли будут принад­лежать казне или отдельным лицам, обладающим ими «с полною свободою». Они служат «и доставлению изобилия», которое позволит направить капиталы «на устройство ма­нуфактур, фабрик, заводов и всякого рода изделий, на пред­приятие разного рода коммерческих оборотов и торговых действий». Приобретать частную землю может любой со­стоятельный член волости; точно так же любой владелец частной земли имеет право на получение общественного участка. Пестель считает, что такой смешанный тип зем­левладения не встретит в России противодействия, ибо «по­нятия народные весьма к оному склонны».

Идея Пестеля о возможности предохранить Россию при помощи общественного землевладения от буржуазно-капи­талистического развития была воспринята позднее идеоло­гами раннего народничества. Не случайно Герцен утверж­дал, что Пестель был социалистом, прежде чем появился социализм.

2. «Русский социализм»: А.И.Герцен (1812-1870). Тер­мин «социализм» впервые появился в западноевропейской политологии в 30-х гг. XIX в. и выражал идею сложной ассоциации социальных групп и индивидов, сплоченных общими усилиями борьбы и выживания. Несколько позже он стал обозначать всякое стремление переделать обществен­ный строй с целью устранить неравенство классов и под­нять благосостояние народных масс. В этом значении со­циализм сливается с идеей коммунизма и преобразуется в идеологию анархии, вернее - панархии, т.е. безгосударственности, народоправства. Возникший тогда же марксизм вносит в понимание социализма существенную поправку, рассматривая его как этап «ослабленной» государственнос­ти, перехода к коммунистической системе. Идеологи на­родничества, за исключением Ткачева, в основном придер­живаются первой позиции. Инициатива здесь принадлежала Герцену, создателю теории русского, или общинного, со­циализма, прямо возвестившему о «неминуемом распущении государства в федеративно-коммунную жизнь».

Отличительной особенностью его взглядов было то, что он отвергает просветительский подход к государству. Для него оно не продукт общественного договора, соглашения, а орган насилия, призванный удерживать людей в покорнос­ти и подчинении. Везде, где только появляется власть, там «вооружают целые толпы тунеядцев, строят суды и страща­ют виселицей, строят церкви и стращают адом. Словом, де­лают все так, чтобы куда человек не обернулся, перед его глазами был бы или палач земной, или палач небесный, -один с веревкой, готовый все кончить, другой с огнем, гото­вый жечь всю вечность». Меняются формы государства, но сущность его остается та же: обман и угнетение народа, защита сословных и кастовых интересов.

Герцен обстоятельно останавливается на выяснении характера и содержания монархии и республики. Абсолют­ную монархию он считает формой государства, выражаю­щей меру народного несовершеннолетия, неспособности тру­дящихся масс к самоуправлению. Она держится на боже­ственном праве, выставляя себя «добрым пастырем», а людей - «послушным стадом».

Что касается конституционной монархии с ее «всеоб­щей подачей голосов» и «нелепым разделением властей... при религиозном понятии и представительстве, при поли­цейской централизации всего государства в руках мини­стерства», то это «такой же оптический обман, как равен­ство, которое проповедовало христианство».

Не менее строг Герцен к республиканской системе. Хотя ей «присущ элемент движения, перемены и, след­ственно, - надежды», тем не менее она никогда не бывает прочной и «всегда может сделаться монархией или, еще лучше, подпасть под деспотическую власть шута или сол­дата, под самовластие предательского, но самодержавного собрания, под гнет продажного министерства и его аген­тов». И это тем вероятнее, что республика есть «гражданс­кое устройство, защищающее только собственность», ради которого готово «спустить курок по первой команде».

Однако само движение народов от монархии к республике, по мнению Герцена, доказывает, что «государство как рабство идет к самоуничтожению», что это - «форма преходящая», зависящая от «известного возраста», «совер­шеннолетия большинства». А что оно не за горами, что «совершеннолетие» народа все более проявляется в исто­рии - об этом свидетельствуют «общественные переворо­ты» и революции Запада. На очереди - пробуждение рус­ских «хлеборобов», крестьянства. «И это будет настоящая революция народных масс. Всего вероятнее, что действи­тельная борьба богатого меньшинства и бедного большин­ства будет иметь характер резко коммунистический», - высказывает предположение Герцен.

Другим подтверждением начавшегося «разрушения го­сударства» он считает повсеместное распространение соци­алистических идей. На его взгляд, в настоящее время ком­мунизм и социализм находятся в том лее положении, в ка­ком было первоначально христианство: «Они предтечи но­вого общественного мира». Но в какой социальной фор­ме, какой реальный вид примет учение социализма - это пока Герцену неведомо. Лишь после встречи с бароном А.Гакстгаузеном, известным исследователем русских позе­мельных отношений, он, хотя и не сразу, находит ответ на мучивший его вопрос, правда, не для всего мира, а толь­ко применительно к условиям России: опорой социализма должна стать крестьянская община.

Впервые идею «русского социализма» Герцен формули­рует в статье «Россия» (1849). Народы Западной Европы, рассуждает он, в процессе своего исторического развития «доработались» до положительных социальных идеалов. Однако практически они отстоят от них дальше, чем Рос­сия, ибо общественный быт русского народа сходен с этими идеалами. «То, что является для Запада, - пишет Герцен, -только надеждой, к которой устремлены его усилия, - для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем». Таким фактом, по его мнению, служит сельская община, нуждающаяся, правда, в определенном изменении и совер­шенствовании, но далее в своем настоящем виде представляющая собой непосредственное воплощение идеальных прин­ципов западноевропейских социалистических теорий.

Развивая далее свои идеи, Герцен акцентирует внима­ние на следующих моментах: во-первых, русская сельская община существует с незапамятных времен и схожие с ней формы встречаются у всех славянских народов; там же, «где ее нет, она пала под германским влиянием»; во-вто­рых, земля, принадлежащая общине, распределяется меж­ду ее членами, и каждый из них обладает «неотъемлемым правом» иметь столько земли, сколько ее имеет любой дру­гой член той же общины; «эта земля представлена ему в пожизненное владение, он не может да и не имеет надобно­сти передавать ее по наследству»; в-третьих, вследствие такой формы землевладения, «сельский пролетариат - вещь невозможная», и если принять во внимание еще, с одной стороны, обязанность всякого русского, за исключением горожанина и дворянина, быть приписанным к общине, а с другой - чрезвычайно ограниченное число городских жи­телей в России, то «невозможность многочисленного про­летариата становится очевидностью». «Итак, - резюми­рует Герцен, - элементы, вносимые русским крестьянским миром, - элементы стародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением эконо­мического переворота, - состоят из трех начал, из: 1) права каждого на землю, 2) общинного владения ею, 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может раз­виться будущая Русь».

Герцену кажется, что если Запад, разочаровавшись в своей капиталистической действительности, начинает меч­тать о социалистических преобразованиях, то России боль­ше нет никакой надобности думать о повторении пройден­ного им пути. Он замыкает ее существование пределами крестьянского быта, отказываясь от состояния урбанизи­рованной цивилизации. Все это очень напоминает полито­логические фантазии Щербатова, которого он так любовно популяризирует в своих заграничных изданиях.

3. Теория минования капиталистической формации: Н.Г. Чернышевский (1828-1889). Из герценовского социа­лизма следовало, что для определенных стран возможно минование капиталистической стадии развития. Эту идею поддерживает также Чернышевский, признававший нали­чие общины достаточным основанием для пропуска «вто­ричного», т.е., собственно, буржуазного состояния.

Споря со славянофилами, полагавшими, будто общин­ное устройство является «прирожденною особенностью рус­ского или славянского племени», он настаивает на орга­ничности этой формы для всех народов в древнейшие пери­оды их исторической жизни. Общинное владение землей, отмечает автор, «было и у немцев, и у французов, и у пред­ков англичан, и у предков итальянцев, словом сказать, у всех европейских народов», но впоследствии, с усложнени­ем общественных отношений, «оно мало-помалу выходило из обычая, уступая место частной поземельной собственно­сти». Стало быть, гордиться сохранением этого «остатка» первобытной древности нечего, ибо он «свидетельствует только о медленности и вялости исторического развития», «доказывает только, что мы жили гораздо меньше, чем другие народы».

Однако замедленность, вялость русской истории имеет и свое преимущество. В то время как Запад, опередивший Россию в экономическом развитии, переживает сложнейшие социальные потрясения и в поисках выхода вновь обраща­ется к прошлому, Россия продолжает стабильное существо­вание благодаря неизменности общинной системы. В этом Чернышевский находит подтверждение истинности гегелев­ской диалектики, согласно которой высшая стадия разви­тия по форме сходна с его началом. Тем самым достигается возвышение и общинного владения. Развертывая далее ар­гументацию, он строит следующую триадическую схему.

«Первобытное состояние (начало развития). Общинное владение землею». На этом этапе человеческий труд свя­зан с определенным участком земли и не требует затрат никаких особых капиталов.

«Вторичное состояние (усиление развития)». Теперь земледелие преобразуется в землевладение, земля становится частной собственностью. Вначале такая хозяйствен­ная форма была вполне прогрессивной и служила «источ­ником правильного дохода». (Примечательно, что идеи Чернышевского о миновании об­щинными странами капиталистического пути были восприняты классиками марксизма, внимательно изучавшими его полити­ческие и экономические сочинения. Община, по их мнению, могла бы действительно стать «исходным пунктом коммунистического развития», перехода к высшему типу социальных отношений, если в Западной Европе победила пролетарская революция, ко­торая «предоставит русскому крестьянину необходимые усло­вия для такого перехода, — в частности материальные средства, которые потребуются ему, чтобы произвести необходимо связан­ный с этим переворот во всей его системе земледелия». В 1881 г. Маркс, снова обращаясь к русской общине, пишет, что она «является точкой опоры социального возрождения России, од­нако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития». Отсюда правомерно заключение, что классики марксизма благодаря Чернышевскому склонились к признанию теории общинного социализма для стран, еще не перешедших на путь капиталистического развития.)

Но усиление промышленно-торговой деятельности, порождая «спекуляцию», приводит постепенно к сосредоточению земель и капиталов в немно­гих руках. А это сводит на нет и позитивную роль частной поземельной собственности. В обществе растет нищета, уг­лубляется «язва пролетариатства».

Из недр «вторичного состояния» вырабатывается новое, высшее состояние, совпадающее по форме с начальным, первобытнообщинным. Общинное землевладение не толь­ко возвращает земледельческому классу благосостояние, но и упрочивает успех земледелия, оказываясь едва ли не един­ственным средством соединить выгоду земледельца с улуч­шением земли и методы производства с добросовестным ис­полнением работы. Словом, это и будет реальное воплощение социалистического идеала.

Такой представлялась Чернышевскому перспектива развития западноевропейских стран, достигших «вторич­ного состояния». Страны же, где этого еще нет, могут не­посредственно перейти в высшее состояние и установить социалистические отношения. Как и Герцен, Чернышевс­кий склоняется к мысли, что минование капитализма наи­более вероятно для России, сохранившей во всей полноте общинный быт крестьянства. Проблема лишь в том, чтобы освободить его от гнета помещиков и деспотизма власти.

С особенным вниманием Чернышевский исследует воп­рос о крепостном праве, подвергая резкой критике кресть­янскую реформу 1861 г. Для него официальная отмена «рабства» отнюдь не связана с «гуманными побуждения­ми» правительства; в его «несостоятельности» оно смогло убедиться само в период Крымской войны 1854-55 гг. Хотя «многочисленность наших войск была безмерна; храбрость их несомненна», Россия потерпела поражение, в полной мере выявившее «непригодность механизма, располагавшего нашими силами». Правительству не оставалось ничего дру­гого, как обратиться «к заботам о реформах». Естественно, что они стали проводиться «под влиянием двух основных привычек власти: первая привычка состояла в бюрократи­ческом характере действий, вторая - в пристрастии к дво­рянству». Люди, привлеченные к участию в реформах, боль­ше думали не о возложенных на них обязанностях, а о «мнениях» вышестоящих лиц. Поэтому и формы отноше­ний между помещиками и крестьянами, установленные ими, претерпели очень малое, почти незаметное изменение против прежних. По подсчетам Чернышевского даже вы­ходило, что освобождаемым крестьянам придется платить помещикам больше, чем при крепостном праве. А значит, они неминуемо подталкивались к сопротивлению, бунтам. Между тем Чернышевский менее всего рассчитывает на ускорение народной революции. Ему близка радищевс­кая озабоченность последствиями крестьянских выступле­ний. Адресуясь, по всей видимости, к Александру II, он пишет: «Мы думаем, народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем отказавшимся от его диких привычек; он не делает никакой разницы меж­ду людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково; он не пощадит ни нашей науки, ни нашей поэзии, ни наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию».

Таким образом, мысль Чернышевского раздваивается, он ищет выхода, надеясь совместить крайности: крестьян­скую общину как средоточие социализма и цивилизацию как общее благо человечества. Видя их разобщенность, неслиянность в сознании русского крестьянства, он «изменя­ет народу», отдавая предпочтение не революции, а просве­щению, духовному воспитанию масс.

Из других идеологов народничества схожих взгля­дов придерживается П.Л.Лавров (1823-1900). Его цель также - общинный социализм, но при этом он считает, что первоначально необходимо «доведение» большинства народа «до ясного понимания и созна­ния» социалистических принципов. Это должно быть делом «критически мыслящих личностей». Идеи Лав­рова имели немало своих адептов, однако в 70-е гг. они начинают уступать более радикальным теориям бакунизма и ткачевизма.

4. Анархизм: М.А.Бакунин (1814-1876). Сомнение в действенности крестьянской общины и вера в стихийный революционаризм и антиэтатизм народа составляет сущ­ность русского анархизма. Его главным пропагандистом был Бакунин, человек неуемного темперамента и яркого поли­тического таланта.

В крестьянской общине он выделяет как положитель­ные, так и отрицательные черты. К первым относятся при­надлежность земли миру и общинное самоуправление. Но они, на его взгляд, «омрачены» такими негативными чер­тами, как патриархальность, поглощение лица миром и вера в царя. Сюда же он причисляет «христианскую веру, офи­циально-православную или сектаторскую», считая ее, как и всякую религию, порождением «невыносимой жизнен­ной тесноты». «...Церковь, - пишет Бакунин, - представ­ляет для народа род небесного кабака, точно так же как кабак представляет нечто вроде церкви небесной на земле; в церкви, так и в кабаке он забывает хоть на одну минуту свой голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить память о своей ежедневной беде - один раз в безумной вере, а другой раз в вине. Одно опьянение стоит другого».

Однако корень всего «народного зла», с которым необ­ходимо «бороться всеми силами» - патриархальность. С ней связаны и деспотизм общины, и вера в царя. Общин­ное устройство жизни не позволяет народу понять, что царь - это и есть государство, заставляя его видеть сущность последнего только в режиме военно-полицейской и судеб­ной администрации, которая постоянно довлеет над его жизнью. Отделяя от нее власть царя, «народ наш, - заяв­ляет Бакунин, - глубоко и страстно ненавидит государ­ство», и всегда готов на всеобщий бунт, революцию. Един­ственное препятствие - это «замкнутость общин, уедине­ние и разъединение крестьянских миров». Помочь делу должна «социально-революционная молодежь», которая призвана стать «приуготовителем, т.е. организатором на­родной революции». Она свяжет между собой разрознен­ные общины, сплотит их живым током свободной мысли и равенства. Но ей категорически возбраняется действовать вопреки анархическим инстинктам в народе; в противном случае, это означало бы «хотеть поработить его новому го­сударству». В лице организаторов народной революции Бакунин не хочет видеть даже «временный или переход­ный» тип власти, какой бы «распререволюционной» она не была. Народ должен «самоопределиться на основании полнейшего равенства и полнейшей и всесторонней свобо­ды... без всякого государственного посредничества».

Чтобы избежать возможного огосударствления действий революционеров-заговорщиков, Бакунин в уставе «тайной организации» предусматривает ряд превентивных мер. Во-первых, они не создают никакой политической идеологии опираются лишь на принцип «взаимной братской веры». Далее, «вступая в общество, всякий член обрекает себя навсегда на общественную неизвестность и незначитель­ность»; «личный разум каждого теряется, как река в море, в разуме коллективном, и все члены повинуются безуслов­но решениям последнего». Общество из своей среды из­бирает исполнительный комитет из трех или пяти членов, который, руководствуясь единой программой и общим пла­ном действий, направляет деятельность всех «разветвлений общества», разбросанных «посреди... всенародной анар­хии». Этот комитет избирается бессрочно (хотя общество может в случае неудовлетворительной работы сменить его) и называется народным братством. Нижестоящие комите­ты образуют соответственно областные и уездные братства. Члены областных и уездных братств знают друг друга, но «не знают существования народного братства». Таким образом, но мнению Бакунина, тайное общество не сможет превратиться в орган «официально признанной власти» и будет только «силою мысли» воздействовать на сознание темных масс. Такую « коллективную диктатуру тайной орга­низации» он находит вполне приемлемой и не противоре­чащей «свободному развитию и самоопределению народа», т.е. идеалу анархии.

Неясным, однако, остается вопрос: куда должно деваться тайное общество после установления анархии - свободной федерации крестьянских общин? Вероятно, Бакунину он казался преждевременным, и он оставлял его решение на будущее.

Идеи анархизма отстаивает и такой убежденный последователь бакунизма, как П.А.Кропоткин (1842-1921). О характере его политологических воззрений можно судить по следующим высказываниям. Первым делом революции будет разрушение. «Инстинкт разрушения... найдет себе широкое приложение». Прежде всего будет низвергнуто правительство. «Не­чего бояться его силы. Эти правительства, кажущиеся такими страшными, падают при первом натиске восставшего народа...». Затем народ насильственно отменяет частную собственность, превращая в обще­ственное достояние имения помещиков и богатства промышленников. Экспроприация будет всеобщей, но не без определенных «границ». Бедняк, купивший ценой ряда лишений дом, может не беспокоиться о своем жилище. «За разрушительной работой начинается созидание». Кропоткин критикует «малень­ких Робеспьеров», предлагающих либо «созвать на­род» и «выбрать правительство», либо провозгласить «революционную диктатуру» той партии, которая низвергла существующую власть. На его взгляд, и в том, и в другом случае неминуемо наступила бы ги­бель революции. Идеолог анархизма рассуждает ина­че: «Раз государство начнет разрушаться, а притес­няющая машина ослабевать, свободные союзы обра­зуются сами собой... Уничтожьте государство, и на его развалинах возникнет вольная федерация, дей­ствительно единая, неделимая, но свободная и соли­дарная». Словом, государство- враг народа, свобода - анархия.

5. С позиций религиозного анархизма отвергает государ­ство и Л.Н.Толстой (1828-1910). В нем он видит всего лишь сообщество «злодеев, ограбивших народ». Писатель различа­ет три способа порабощения людей в истории: 1) «личным насилием и угрозой убийства мечом», 2) «отнятием у них земли и потому запасов их пищи» и 3) «данью и податью». «...В наше время, - пишет он, - порабощение большинства людей держится на денежных податях государственных и поземельных, собираемых правительствами с их поддан­ных, - податях, собираемых посредством управления и вой­ска, того самого войска и управления, которое содержится податями». Именно на почве порабощения возникает соб­ственность, порождающая социальное неравенство. Собствен­ность есть зло, ибо она позволяет одним пользоваться тру­дом других, в то время как «труд не может быть чьей-либо принадлежностью». Очевидность данного факта заставляет людей, «уволивших себя от труда», т.е. всех тех, кто составляет правительства и их окружение, защищаться придумы­ванием разных «оправданий» своего бездельного существо­вания: «Это было целью деятельности богословских, это было целью и юридических наук, это было целью так называе­мой философии, и это стало в последнее время (как это ни кажется странным для нас, пользующихся этим оправдани­ем) целью деятельности современной опытной науки». Словом, вся сфера интеллектуально-духовной деятельности сопряжена с запросом правительства и неотделима от него. Однако стоит лишь задаться вопросом: «Признается ли ра­бочими людьми, на которых непосредственно направлена де­ятельность государственных людей, польза, получаемая от этой деятельности?», - как тотчас станет ясно, что у боль­шинства людей она «встречает... не только отрицание при­носимой пользы, но и утверждение того, что деятельность эта вредна и пагубна».

«Что же делать?», - спрашивает Толстой. Как противо­действовать этому правительственному насилию? Что надо предпринять для достижения общего блага?

Пока что было испробовано два способа, отвечает Тол­стой: «один способ - Стеньки Разина, Пугачева, декабрис­тов, революционеров 60-х годов, деятелей 1 марта и дру­гих; другой - ...способ «постепеновцев», - состоящий в том, чтобы бороться на законной почве, без насилия, отвоевы­вая понемногу себе права». Ни один из них не принес, да и не мог принести положительных результатов. Первый — по причине своей «безнравственности»: ведь если бы даже и удалось установление нового порядка вещей посредством насилия, все же его поддержание потребовало бы того же насилия. Стало быть, это средство, кроме того, что оно без­нравственно, - неразумно и недейственно. Еще менее при­годно второе средство. Никогда никакое правительство не пойдет на такие реформы, которые расширяли бы права подданных за счет самого правительства. Оно, разумеется, может разрешить всякого рода «мнимопросветительские уч­реждения», вроде школ, университетов, изданий и т.д., пока они служат его целям, но при первой попытке этих учреждении «пошатнуть то, на чем зиждется власть правитель­ства», они будут преспокойно закрыты. И потому идея по­степенного завоевания прав есть самообман, очень выгод­ный правительству и даже поощряемый им. Так что ни один из способов борьбы с государственной властью, упот­реблявшийся до сих пор, не достигает своей цели, конста­тирует Толстой.

Следовательно, необходимо новое, еще не испытан­ное средство, которое и впрямь могло бы сделать челове­чество свободным. И такое средство есть, оно возвещено Евангелием; это - непротивление злу насилием, неучас­тие в делах государства. Писатель призывает удерживать­ся от участия в каких бы то ни было правительственных делах, отказываться служить в армии, не принимать ника­кой службы, зависящей от правительства, и каждый день и всегда делать добро. Таким образом, для Толстого усло­вием делания добра выступает отчуждение от государства, самоизоляция всех «честных людей» в ненасильственные сообщества, основанные на любви к ближнему.

Это и означало, по мнению Толстого, разрушение го­сударства, составляющее цель христианства. Не того «лож­ного религиозного учения», которое под видом христиан­ства исповедует церковь, а истинного, евангельского, со­впадающего с тем, чему учили все мудрецы и святые люди мира - от браминов, Будды, Лао-цзы, Конфуция и Маго­мета до Сократа, Марка Аврелия, Руссо и Канта. «Вопрос теперь стоит, очевидно, так, - пишет Толстой, - одно из двух: или признать то, что мы не признаем никакого ре­лигиозно-нравственного учения и руководимся в устрой­стве нашей жизни одной властью сильного, или то, что все наши, насилием собираемые, подати, судебные и по­лицейские учреждения и, главное, войска должны быть уничтожены». Переосмысленное с этих позиций толсто­вское христианство оказывалось в непримиримом проти­воречии с церковным вероучением, с догматами офици­ального православия. Своей анархической сущностью оно привлекало умы низовой, простонародной оппозиции, все более и более разрастаясь в широкое сектантско-политизированное движение.

6. От общины к коммуне: П.Н.Ткачев (1844-1885). То чего больше всего опасался Бакунин, а именно огосу­дарствления революционной партии, напротив, признавал обязательной нормой всякой «истинной революции» Тка­чев, равно отвергавший и тактику лавризма, и тактику анархизма.

Разбирая статью Лаврова «Наша программа» (1873), он с резким осуждением выделяет в ней два пункта. Пер­вый - против «навязывания народу революционных идей». «Будущий строй русского общества, - отмечалось в статье, - осуществлению которого мы решились содействовать, дол­жен воплотить в дело потребности большинства, им самим сознанные и понятые». Ткачев выражает удивление по поводу непонимания «человеком другого поколения» той очевидной истины, что если большинство осознает свои по­требности, тогда оно найдет и мирные способы их удовлет­ворения. Ему не нужно будет прибегать к насильственному перевороту. «Значит, ваша революция, - упрекает он Лав­рова, — есть не иное что, как утопический путь мирного прогресса. Вы обманываете себя и читателей, заменяя сло­во прогресс словом революция. Ведь это шулерство, ведь это подтасовка».

Еще большее раздражение Ткачева вызывает второй пункт программы: «Революций искусственно вызвать нельзя, потому что они суть продукты не личной воли, не деятель­ности небольшой группы, но целого ряда сложных истори­ческих процессов». Ткачев решительно становится на точ­ку зрения революционизирующейроли «меньшинства», т.е. воинствующей партии, группировки. Революция, на его взгляд, тем и отличается от мирного прогресса, что первую делает меньшинство, а второй - большинство. «Насильствен­ная революция, - пишет Ткачев, - тогда только и может иметь место, когда меньшинство не хочет ждать, чтобы боль­шинство само сознало свои потребности, но когда оно реша­ется, так сказать, навязать ему это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно присущее народу чувство недовольства своим положением до взрыва». Ждать же, пока он осознает свои потребности, значит обрекать его на страдания и муки, как раз и мешающие ему возвыситься до понимания своих целей. Всякий другой подход «служит... интересам III Отделения», т.е. царской охранки, ядовито замечает Ткачев. Революционер не может, видя деспотизм и произвол самодержавия, внушать народу: «потерпите, не бросайтесь в борьбу, сначала научитесь, перевоспитайте себя». Он обязан всегда, в любой момент, «призвать народ к восстанию», не ждать, подобно «философу-филистеру», «пока течение исторических событий само укажет минуту», а выбирать и устанавливать ее сам, признавая «народ всегда готовым к революции».

Таким образом, революция есть порождение волюнта­ристских действий «революционной партии», «меньшин­ства», которое принимает на себя и общее руководство все­ми пореволюционными процессами.

Последнее положение Ткачева прямо направлено против бакунинской абсолютизации анархии. Ход его рассуждений в следующем. Анархия, т.е. безвластие, несомненно, состав­ляет «желательный «идеал» отдаленного будущего. Но в ней открывается только одна и к тому же «совсем не существен­ная» его сторона. Для воплощения анархии необходимо преж­де всего установление общественного равенства. Пока же «существует неравенство хотя в какой-нибудь сфере челове­ческих отношений, до тех пор будет существовать власть». Общественное равенство не достигается одним свержением деспотического режима. Это лишь первая часть революци­онного акта, который меньшинство совершает с помощью народного бунта, причем «участие народа в революции дол­жно быть тем больше, чем большее количество революцион­ных элементов он в себе содержит». Вторая часть, более сложная, заключается в изменении наличных условий об­щественного быта, а также преобразовании природы челове­ка, перевоспитании его. Столь сложную задачу могут осу­ществить только люди, «воплощающие в себе лучшие умственные и нравственные силы общества», т.е. все то же меньшинство, революционеры. Но теперь их власть не мо­жет быть «чисто нравственной»; они должны «овладеть пра­вительственной властью и превратить данное, консерватив­ное государство в государство революционное». Собствен­но, с этого момента начинается подлинная революция, веду­щая к установлению общественного равенства и братства, на которых утвердится будущая анархия.

Ткачев разделяет деятельность революционного государ­ства на два этапа: революционно-разрушительный и революционно-устроительный. Сущность первого этапа - борь­ба, насилие. Успех борьбы зависит от строгой централиза­ции власти и бескомпромиссности ее политики. Опираясь на материальную силу, она «уничтожает консервативные и реакционные элементы общества» и все те учреждения, которые препятствуют развитию нового общественного строя. Одновременно революционное государство окружает «себя органами народного представительства, Народной Думы», и санкционирует «их волей свою реформаторскую деятельность», которая выдвигается на первый план во втором периоде. Реформы должны отличаться постепенно­стью и охватывать все экономические, политические и юри­дические отношения, выражаясь, во-первых, в преобразо­вании старой крестьянской общины, «основанной на прин­ципе временного, частного владения», в общину-коммуну с общим, совместным трудом и общими, экспроприирован­ными у частных лиц орудиями производства, во-вторых, установлении прямого обмена и распределения продуктов на уравнительных началах, в-третьих, налаживании сис­темы «одинакового, интегрального воспитания» с целью «устранения физического, умственного и нравственного неравенства», в-четвертых, уничтожении существующей семьи, закрепляющей принцип «подчиненности женщины, рабства детей и эгоистического произвола мужчин» и, на­конец, в-пятых, «в развитии общинного самоуправления и в постепенном ослаблении и упразднении центральных Функций государственной власти».

Из программы Ткачева видно, что «отмирание» госу­дарства он относит к отдаленной перспективе, обусловли­вая ее реальность исключительно политической волей ре­волюционного меньшинства. В этом пункте он всего ближе подходит к идеологии марксизма, становясь в некотором роде предшественником Ленина.

Оглавление

* ЗАКАЗАТЬ АВТОРСКИЙ РЕФЕРАТ, КУРСОВУЮ ИЛИ ДИПЛОМ*

тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

ЗАКАЗАТЬ РЕФЕРАТ

ЗАКАЗАТЬ КУРСОВУЮ

ЗАКАЗАТЬ ДИПЛОМ

Новости образования

Все о ЕГЭ

Учебная литература on-line

Статьи о рефератах

Образовательный софт