тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

Лекция 9. Либерально-консервативный реформизм. Светское направление.

К 50-60-м гг. XIX в. относится и появление светского неолиберализма, развившегося в тесном соприкосновении с религиозным. В его рядах выступили такие крупные оте­чественные мыслители, как К.Д.Кавелин, А.И.Стронин, А.Д.Градовский, Б.Н.Чичерин, П.Б.Струве. Их интересы охватывают самые разнообразные проблемы - от соотно­шения личности и государства до гражданского общества и нации. Политика для них есть прежде всего дело реформи­рования и стабилизации социальной жизни. К сожалению, они остались непонятыми современниками и были оттес­нены на второй план пропагандистами радикализма.

1. Государство, личность, культура: К.Д.Кавелин(1818-1885). С трудов этого мыслителя начинается собственно политологическое изучение русской истории. Для его взглядов характерно, с одной стороны, убеждение в незыблемос­ти западного идеала, а с другой - понимание того, что дви­жение к нему не может свестись к простому заимствова­нию, а должно родиться и вырасти из стихии самой наци­ональной жизни.

Методом его политологического исследования становит­ся компаративистский синтез. Применяя триадическую схему Гегеля, Кавелин выделяет в истории России три эта­па: родоплеменной (тезис), семейный, или вотчинный (ан­титезис) и государственный (синтез). Первый этап прихо­дится на время княжения Ярослава Мудрого, который «за­думал основать государственный быт на Руси и утвердил ее политическое единство на родовом начале». Власть со­средоточивается в руках одного княжеского рода, который и представляет систему государственного правления. Одна­ко так продолжается недолго, поскольку родовой принцип не знает личности, отделенной от семьи, клана. Между тем только личность, свободная от кровно-родственных связей, способна удержать вертикаль власти. В родовой системе юридическими лицами выступают не отдельные индивиды сами по себе, а вожди, родоначальники, и число их растет по мере умножения членов княжеского рода. Они начина­ют срастаться с местными племенами, подвигая их к обо­соблению и раздроблению целостности государства. Упро­чивается антитезис - удельно-вотчинное правление, семейно-родовой быт вместо государственного. Наконец, «отри­цание отрицания» или синтез -новое объединение России на основе развития идеи государства, связанного с пред­ставлением о самоценности лица государя, правителя. Это период московской централизации. «История Московского княжества, - пишет Кавелин, - есть по преимуществу ис­тория политическая... Политическая система, созданная московскими великими князьями, - нечто совершенно но­вое в русской истории: она представляет полное отрицание всех прежних систем, не в одних явлениях, но в самом основании... На сцену действия выступает личность. Она непроизвольно выходит из кровного союза, ставит себя выше семьи: она отрицает их во имя идеи, и эта идея - государ­ство». С этой точки зрения, Петр I лишь завершает то, что было начато еще Иваном Калитой. Полемизируя со славя­нофилами, утверждавшими, будто петровская европеиза­ция «пришла слишком внезапно, действовала круто, на­сильственно», Кавелин утверждает, что «эпоха реформ... была подготовлена всем предшествующим бытом», ее «на­вязала» Петру I, дала средства «сама старая Русь». Уже тогда «оба эти начала - государственное и родовое - не могли уживаться вместе в одном и том же обществе; рано или поздно, но одно должно было вытеснить другое». Тор­жество государственной идеи свидетельствует о безусловно европейской направленности русского историко-политического процесса; поэтому правомерно ожидать, что в конеч­ном счете пути России сомкнутся с путями Запада.

Ясность и четкость концепции Кавелина обеспечили ей широкое влияние на умы современников, дав толчок фор­мированию «государственной школы» в отечественной ис­ториографии.

В своих более поздних работах либеральный идеолог обращается к анализу тех причин, которые, на его взгляд, тормозят сближение России и Запада. «Разгадку» пробле­мы он находит «в отсутствии культуры», полагая, что имен­но это не позволило русскому народу «подняться до внут­реннего, духовного содержания христианства», ограничив его восприятие с чисто «формальной, внешней стороны». Бескультурие же вызвало и такое «характеристическое явление» русской жизни, как «склонность к молодчеству, к разгулу, к безграничной свободе, - удаль, не знающую ни цели, ни предела». Ее нельзя, по мнению Кавелина, «объяснить ни административным гнетом, ни склонностью к переходам и бродячей жизни, ни частыми разорениями, отлучавшими народ от оседлости, ни крепостным правом»; все корни ее только в бездуховности и неразвитости ум­ственного строя.

Странно, конечно, что Кавелин не догадался вывести само русское «бескультурье» из указанных им многослож­ных и крайне «чувствительных» причин! Подобное «либе­ральное верхоглядство» неоднократно вызывало нарекания со стороны его политических противников.

2. «Политическая диагностика и прогностика России»: А.И.Стронин (1826-1889). В противоположность учению Кавелина свое видение проблемы «Россия - Запад» пред­ставил Стронин, издавший в 1872 г. весьма содержатель­ный трактат под названием «Политика как наука».

Автор берет государство в единстве двух его элемен­тов - общества и правительства. Правительство есть «мень­шинство», причем имеющее тенденцию к уменьшению до единственной особы - императора, верховного властелина. Это связано с пирамидальным строением общества, выра­жающим закон социального развития. По мнению Строни-на, не может все общество разом, одновременно продви­гаться вперед, как бы вытянувшись в одну линию: непре­менно должен быть впереди авангард, позади арьергард. «Поход» этот, в свою очередь, зависит от характера разви­тия мысли, которая также не зарождается «вдруг и одно­временно во всех головах, но возникает сперва в одной го­лове, потом переходит к нескольким и, наконец, распрост­раняется на множество». Такова первая причина, и устра­нить ее невозможно; следовательно, нельзя обойтись и без пирамидального строения общества, по крайней мере, до тех пор, пока общество находится в движении. Стронин даже онтологизирует свою «пирамидальную» идею, укоре­няя ее «еще глубже, чем в природе человека» - во всей живой и «мертвой, неорганической природе».

Другая причина - «статическая». Как разъясняет Стро­нин, устойчивость всякого предмета зависит от широкого и неподвижного основания. То же молено сказать об обще­стве. Если бы оно «приняло вид призмы, где основание и вершина одинаковы», тогда трудно было бы избежать па­дения: меньшинство, в соответствии с первой, «динамичес­кой», причиной, все равно прорывалось бы вверх, сокрушая всякую подчиненность и порядок. «Сохранить же, - полагает Стронин, - какую бы то ни было власть и какое бы то ни было подчинение значит сохранить пирамидаль­ную фигуру общества».

В социальном выражении пирамидализм означает раз­деление общества на три «класса»: демократию, тимократию, или средний класс, и аристократию. Каждый из этих классов образует свой специфический треугольник: арис­тократы, или меньшинство, это законодатели, судьи, ад­министраторы; средний класс - арендаторы, мануфакту­ристы, банкиры; большинство - земледельцы, ремесленни­ки, торговцы. Представители первого класса по принципу пирамидальности «сливаются» в одной точке: «это верхов­ная власть общества». Кроме того, они сущностно связа­ны с подразделениями второго класса. Так, арендаторы «составляют продолжение треугольника законодательного, потому что дают инициативу всей экономической жизни, как законодательство - всей политической». Мануфакту­ра, соответственно, «есть продолжение судебного треуголь­ника в среднем классе, потому что обрабатывает продукты законодательства». Наконец, банк, кредит есть продолже­ние административной сферы, правительственного режи­ма, поскольку также направляет всю деятельность средне­го класса и «распределяет в нем продукты земледелия и мануфактуры, как администрация направляет деятельность всех классов и распределяет между ними продукты зако­нодательства и правосудия». Что касается большинства, то оно отличается от предыдущих подразделений тем, что яв­ляется «представителем всего труда в обществе», обладате­лем «личной человеческой силы».

Однако этим состав социальной пирамиды не исчерпы­вается. В ней наличествует и такая категория «труда не­рвного», как интеллигенция. Она «не имеет никакого сом­кнутого положения в обществе» и может выходить из всех социальных классов и групп. Поэтому интеллигенция в том или ином отношении «солидарна» со всеми слоями обще­ства, не примыкая «ни к одному из них раз навсегда, не тождествляясь ни с одним». Эта «повсеместность интел­лигенции», по мнению Стронина, содействует порождению и развитию духовной жизни общества. Она включает три функции: «созерцательную», т.е. познавательную деятель­ность, «эстетическую», воплощающуюся в искусстве, и «деятельную», составляющую предмет политики. Но по­литика не отгорожена целиком от созерцательной и эсте­тической деятельности; «отсюда и три политики: полити­ка теоретической деятельности, политика эстетической де­ятельности и политика практической деятельности».11 На долю интеллигенции приходится отправление теоретичес­кой политики, т.е. творчество, на долю правительства -эстетической политики, т.е. претворение, на долю же боль­шинства, или гражданства, - деятельной политики, т.е. воплощение. Между всеми этими видами политики долж­ны существовать равновесие и субординация. Не может быть научной политики, если теоретический идеал создается в отрыве от экономического. Или еще хуже - когда стрем­ление к воплощению опережает творчество или претворе­ние. Все должно начинаться с творчества, т.е. производ­ства идей, составляющего прерогативу интеллигенции.

Подведя под политологию социологический базис, не­сомненно, удачный с точки зрения концептуальной схема­тизации, Стронин переходит к важнейшему разделу сво­ей теории - политической диагностике и прогностике Рос­сии. Здесь особая роль отводится компаративистике - срав­нению России с романским и германским обществом. Из этого сравнения исключается Америка, «потому что она, - как пишет Стронин, - есть страна будущего, а не настоя­щего, первое звено нового, а не последнее старого мира, колыбель совершенно иной системы обществ, такая же, какою была Германия, когда Фабий Пактор писал свою первую историю Рима». Сопоставление России и Европы приводит автора к двум принципиальным наблюдениям: во-первых, об отсутствии у нас буржуазии, т.е. среднего класса, а следовательно, и невозможности буржуазной по­литики в русском обществе; во-вторых, о примате демократических элементов в политической жизни России над аристократическими, элитарными. Эти идеи позднее под­хватят идеологи веховства - Бердяев и Франк.

Поясняя свою мысль, Стронин отмечает, что развитие среднего класса в России сдерживалось прежде всего уко­ренившимся в народном быте общинным началом, круго­вой порукой, которая закрепляла «отрицание личности». Без этого же не могло быть не только буржуазности, но и просто «предрасположенности к буржуазности». В сфере правительственной еще могли совершаться процессы в пользу аристократических тенденций, однако отсутствие буржуазии, с которой аристократия Запада объединялась в борьбе за власть и привилегии, заставляла наших арис­тократов в сходных условиях тянуться к демократии, ис­кать союза с простонародной интеллигенцией. Тем самым русская интеллигенция вместо теоретической деятельнос­ти уклонялась в радикализм, и «не только разделяла поли­тический труд аристократии, но в важнейших случаях ста­новилась даже на челе ее». Таким образом, на Западе историю вершили или рыцарство, как в средние века, или буржуазия, как в новое время; в России, напротив, все лег­ло на плечи сперва крепостного мужика, раскольника, за­тем - интеллигента, демократа.

В этой «изумительной» сдвижке русской истории и «всего строения» русского общества «вниз, к основанию пирамиды», где сосредоточивается и вся интеллигенция, Стронин как раз и усматривает «отрицательную черту» русского политического уклада, русской общественной жизни. Интеллигенция перестает выполнять свои непос­редственные политические функции (напомним: выработ­ка идей!), и гражданство остается без духовного руковод­ства. Правительство коснеет и еще более входит в разлад с обществом. Неудивительно, резюмирует Стронин, имея в виду собственную эпоху, что «у нас больше нет ни ученых, как Пирогов, Остроградский, Грановский, ни поэтов, как Пушкин, Лермонтов, ни беллетристов, как Гоголь, Турге­нев, ни критиков, как Белинский, Добролюбов, ни актеров как Каратыгин, Мочалов, ни живописцев, как Брюл­лов, Иванов, ни музыкантов, как Глинка, Даргомыжский, ни популяризаторов, как Писарев, Чернышевский, ни про­пагандистов, как Герцен, ни агитаторов, как Бакунин, и все что у нас есть, это только такие агитаторы, как Кара­козов и Нечаев, - замена, от которой не поздоровится ни­какому обществу».

В представленной диагностике содержалась и прогнос­тика России: либо она окончательно погрязнет в катаклиз­мах «политического произвола», либо освободит интелли­генцию для творчества, производства идей и утвердит нор­мальное отправление общественной пирамиды. Решить эту задачу должно было правительство, власть.

Очевидно, что изучение теории Стронина может ока­заться полезным и для современной российской политики.

3. Теория национально-прогрессивного государства: А.Д.Градовский (1841-1889). В духе либеральной компа­ративистики разбирает проблемы государства и Градовский, профессор русского права Санкт-Петербургского уни­верситета, виднейший сотрудник либеральной столичной газеты «Голос».

В его трудах дана наиболее основательная критика клас­сического «кодекса либерализма» - договорной теории про­исхождения государства. Градовский признает, что она имела «свой смысл» в определенное время - как реакция зародившегося буржуазного сословия против феодального «ига привилегий и бремени абсолютизма». Целью ее было «обеспечение свободы каждого», безотносительно к его клас­совой и национальной принадлежности. «В понятии обще­человеческого пропадали не только маркизы, герцоги, гра­фы, бароны, прелаты, крестьяне, мастера и подмастерья, но и французы, немцы, турки, индусы, негры, готтенто­ты». Это была положительная сторона договорной теории, вследствие чего она быстро распространилась во всех стра­нах, которые стали на пути цивилизованного развития. Однако в ней изначально содержался существенный недо­статок, а именно: она предполагала неизменность, абсолютность того состояния общественной жизни, которое закреп­лялось «договором». Поэтому всякое изменение социаль­ного строя воспринималось как «искажение» совершенной системы и вызывало «революционные стремления». Либе­рализм превращался в некий радикальный постулат, тре­бующий сохранения «законных форм», основанных на про­стом юридическом равенстве. В этом отношении, по мне­нию Градовского, и современный социализм есть прямое порождение старого либерализма; «он также хочет быть всемирною доктриною, применимою ко всем людям, на всем пространстве земного шара».

Таким образом, продолжает Градовский, договорная теория, благодаря установке на достижение формального равноправия, путем передачи каждым отдельным лицом части своей вольности государству, не могла возвыситься до воззрения на общество, как на целое, предполагающее зависимость всех его частей; она должна была «атомизировать» его, обратить в простое число, составленное из опре­деленного количества единиц». Представление о целостно­сти общества предполагает существование народа, т.е. та­кой совокупности людей, которая объединена общими ус­ловиями человеческого труда, сознанием, что личный труд не есть только проявление «индивидуальности», взятой самой по себе, а часть и функция труда общественного, социального. Либерализм же, «разрушая старый порядок», полностью обходит стороной именно этот момент, не заме­чая, что его «формула относится скорее к обществу дика­рей, нежели к обществу цивилизованному». Только со­вместный труд сплачивает людей в нации, доводя их до сознания необходимости централизованной власти, т.е. го­сударства. «В этом смысле, - констатирует автор, - госу­дарство есть национальность, дошедшая до самосозна­ния», - идея, ставящая его в конфронтационное отноше­ние к славянофильству.

Так ученый приходит к созданию теории национально-прогрессивного государства. В ней, помимо начала народ­ности, выделяются еще два элемента: территория и политическая власть. Последний элемент признается определя­ющим, поскольку также имеет государствообразующее зна­чение. Согласно Градовскому, до возникновения государ­ства функции политической власти находились в руках «первобытных властей» - глав семей, родов, племен. Одна­ко они сочетали политические функции с частными права­ми лиц, т.е. не отделяли себя от общества, что тормозило развитие государства. Необходима была фронтальная кон­фискация всего объема их политических прав и привиле­гий. Градовский называет это процессом сосредоточения или централизации, власти, протекающим одновременно с ростом и усилением национального самосознания. При на­личии соответствующей территории все это приводит к об­разованию самостоятельного государства.

Другая ипостась государства - положение личности. Гра­довский и здесь отходит от либеральной трактовки прав и свобод личности исключительно в контексте борьбы с госу­дарством как формой политической организации общества. Это он воспринимает как нонсенс. Ведь государство есть един­ство составляющих его личностей. Признание борьбы с го­сударством в качестве условия расширения прав и свобод личности лишь обрекает общество на бесконечные распри и размежевания. Вопрос о положении личности, на его взгляд, должен решаться не с позиций государства как такового, а с позиций его политического института - правительства. Ошиб­ку либералов Градовский видит в том, что они отождествля­ют государство с правительством, т.е. сводят государство к политической власти. Оттого, их недовольство действиями правительства оборачивается, как правило, критикой самой государственной системы, без укрепления которой немыс­лимо и сохранение целостности нации.

Следовательно, должны быть правильно осознаны вза­имные отношения личности и политической власти. Пра­вительство действует на основе права принуждения. Оно охватывает самое широкое содержание - от запрета на из­вестные действия (уголовное законодательство) до требова­ния сообразовываться в частной деятельности с известными формами. Все виды государственного принуждения Гра­довский подводит под три понятия: охранения, затрагива­ющего общие условия безопасности государства, содействия, касающегося развития успехов народной жизни, и, нако­нец, прогресса, выражающегося в положительном осуще­ствлении общественных целей и инициатив. Все, что оста­ется за рамками этих форм принуждения, составляет об­ласть частной предприимчивости и свободы. Тем самым принуждение входит в определенные границы, отличаю­щие его от властного произвола. Оно должно принимать во внимание состояние и запросы общества. В противном слу­чае не будет успеха никаким правительственным начина­ниям, даже самым благоприятным. «Так, - замечает Гра­довский, - попытка Петра Великого ввести в русское граж­данское законодательство систему единонаследия не уда­лась, потому что закон этот шел в разрез с народными воз­зрениями на семейные отношения и наследственное пра­во... Тщетно Екатерина II стремилась призвать некоторые основные корпорации к самоуправлению. Общество, пост­роенное вообще на началах частного и государственного крепостного права не способно к самоуправлению... Если реформы, имевшие целью самоуправление, и должны были начаться в те времена, то, естественно, в основание их дол­жна была лечь предварительная отмена крепостного пра­ва».19 Таким образом, историческая критика законодатель­ства позволяет уяснить общее направление правительствен­ных реформ, которое необходимо было для достижения общественного прогресса.

Поскольку почин в деле реформ принадлежит власти, то первым актом должно быть разграничение сферы част­ной и государственной деятельности. Для либерализма воп­рос сводился к сужению правительственной сферы на осно­ве борьбы либо взаимного соглашения (Г. Арене, Дж.Милль). Градовский и в этом случае рассуждает иначе. На его взгляд, развитие свободы личности и учреждений состоит не в уменьшении круга правительственных действий, а в изме­нении его формы. На примере Англии он показывает, как параллельно росту общественного самоуправления расши­рялся и увеличивался круг государственной регламента­ции «Причину этого удивительного явления, - пишет уче­ный, - должно искать в одном факте: в быстром развитии городов, городского народонаселения, следовательно, в об­разовании нового общества, выступившего со своими воз­зрениями на государство и породившего массу совершенно новых явлений». Все это повлекло за собой изменение формы государственной деятельности, не затронувшее, од­нако, полномочий и прерогатив общественного самоуправ­ления. Более того, они даже значительно увеличились в объеме за счет включения в состав компетенции органов самоуправления тех новых функций, которые ранее подле­жали государственной регламентации. Никакой борьбы с государством не потребовалось; они отошли обществу сами собой, лишившись материального субстрата в новых фор­мах государственной деятельности.

Совсем по-другому выглядит ситуация, когда государ­ство продолжает удерживать за собой устаревшие функ­ции, не заботясь при этом о реализации стоящих за ними общественных стремлений. Тогда общество действительно приходит в волнение, возникают «революционные партии». Это, по мнению Градовского, помогает выйти из застоя. Во-первых, угроза народного выступления «делает невоз­можной осуществление эфемерных планов и частных за­тей» честолюбивых правителей, и, во-вторых, борьба в об­ществе приводит в конце концов к «установлению прочной политической организации» в соответствии с новыми фор­мами государственной деятельности. Нет никакого «нарас­тания деспотизма», чем так стращали старые либеральные идеологи; просто движение прогресса делает в революциях спасительный зигзаг, чтобы затем вновь вернуться в свое прежнее правительственное русло.

Градовский твердо убежден, что «прогрессивное дви­жение в правительстве всегда есть реформа», которая дол­жна проводиться с соблюдением общих принципов «пра­вильной политики». Во-первых, отмечает он, для успеха реформы необходимо точное уяснение искомой цели; без этого «лучше не трогать частных вопросов». Во-вторых, нельзя оценивать правительственные меры с точки зрения какого-нибудь одного, специального явления, например, достоинства земских учреждений, новых судов, законов о печати и т.д. с точки зрения развития или упадка револю­ционных стремлений в обществе. Главным здесь должен быть учет того, насколько реформа дает каждой личности самостоятельное развитие и каждой общественной потреб­ности практическую реализацию. Наконец, в-третьих, не­допустимо слишком долгое пребывание в реформенном со­стоянии; надо быстрей завершать «процесс общественного перерождения», ибо всякое замедление или торможение чре­вато обострением таких симптомов «ненормального хода» жизни, как нигилизм, социализм, анархизм. Подтвержде­нием своей правоты ученый считает - и не без основания! -время царствования Александра II.

Таким образом, поставив вопрос о власти на почву по­литической эмпирии, Градовский открывает перед ней про­странство прогнозируемой перспективы. Это его главная заслуга перед русской политологией.

4. Проблема гражданского общества: Б.Н. Чичерин (1828-1904). Идея соединения монархии с общественным самоуправлением, выдвигавшаяся и либеральными, и кон­сервативными мыслителями, получает свое воплощение в теории гражданского общества Чичерина, одного из авто­ритетнейших столпов русского неолиберализма.

Его учение зиждилось на гегельянстве, которое, впро­чем, он несколько видоизменил со стороны диалектическо­го метода, предложив вместо триады (тезис - антитезис - синтез) идею тетрады, т.е. четырехступенчатого развития. Новость состояла лишь в удвоении антитезиса на отноше­ние и сочетание, тогда как у Гегеля это просто отрицание. В целом лее, подобно немецкому мыслителю, Чичерин ис­ходит из идеи развития Абсолютного духа, высшей ступе­нью которого признавалось человеческое общество. После­днее, в свою очередь, дифференцируется на союзы, именно- семейство, церковь, гражданское общество и государ­ство. За исключением государства в каждом из этих со­юзов воплощается субъективная сторона человеческой лич­ности, ее свободный выбор. И только государство преследу­ет общую цель, общее благо, поэтому оно и представляет собой высшую форму союза, объединяющего все осталь­ные. Границей правомочий государства служит право как объективный способ осуществления власти и утверждения справедливости. Вместе с тем право ограничивает сферу деятельности государства, выступая тем регулирующим фактором, при помощи которого охраняется свобода лица. Именно здесь лежат истоки гражданского общества. Чиче­рин считает «установление понятия о гражданском обще­стве... одною из самых плодотворных мыслей Гегеля».

Русский мыслитель всесторонне анализирует сущность гражданского общества. Прежде всего, это совокупность частных отношений между лицами, управляемыми граж­данским, или частным, правом. С этой точки зрения, в граж­данское общество входит семейство, но оно не поглощается им, хотя и состоит у него в подчинении. Гражданское об­щество находится в государстве, но не как часть его, а как совершенно самостоятельная область явлений. Оно также не растворяется в государстве, как и семейство. «Для чело­веческой личности, для ее свободы и прав, - отмечает Чи­черин, - это признание самостоятельности гражданского общества имеет в высшей степени важное значение, ибо этим оно ограждается от поглощения целым». Таким об­разом, сущность гражданского общества обусловливается главенством индивидуализма, свободой личности, тогда как государства - централизмом, выдвижением на первый план монархического начала. Вот почему, согласно Чичерину, без широкой свободы гражданской не может быть и свобо­ды политической.

Другая отличительная особенность гражданского обще­ства - примат нравственных отношений над экономичес­кими. Речь не идет об их полном противопоставлении. Чи­черин признает, что «между экономическими отношениями и нравственными требованиями есть та общая черта, что те и другие суть явления свободы, вследствие чего эти две области остаются самостоятельными, а соглашение их представляется свободной воле лиц». Однако экономичес­кие отношения преследуют цель накопления капитала, чре­ватого развитием неравенства, а следовательно, приводя­щего к разделению гражданского общества на сословия или классы. Тем самым открывается новое поприще для вме­шательства государства, расширения правомочий власти. Экономические явления оказываются двойственными по своей природе, равно входя и в структуру гражданского общества, и государства. Оттого при одних обстоятельствах они усиливают централизм, при других - индивидуализм. Непонимание этого может легко привести к тому, что ин­тересы власти возобладают над интересами личности.

По мнению Чичерина, обеспечение прав личности мо­жет гарантировать представительный порядок. Во всяком случае, отмечает он, общий ход истории состоит в переходе от самодержавия к конституционализму. Этого не может избежать и Россия: ее также ждет либо ограниченная мо­нархия, либо республика. Сам Чичерин склоняется к идее конституционной монархии - ввиду исторической тради­ции: монархия была в течение столетий символом един­ства России, «знаменем для народа». Он не сомневается, что даже при иных политических трансформациях монар­хическое начало в России «еще долго сохранит первенству­ющее значение в государственных учреждениях». Как показали события XX столетия, прогноз Чичерина не был лишен оснований.

В постсоветский период с новой силой обостри­лись споры о гражданском обществе. Можно выделить три подхода к данной проблеме.

Один из них является, по сути, радикалистским. В соответствии с этим подходом, гражданское обще­ство есть система самоорганизации людей, которая «для своего поддержания не нуждается в государ­стве». Исходя из этого делается вывод, что «гражпанское общество заявляет о себе как естественная форма оппозиции авторитету власти», а следователь­но, оно и возникает, так сказать, на развалинах го­сударства, или, по наукообразному речению цитиро­ванных авторов, «там и только тогда, где и когда институт государства уже не в состоянии оптималь­но выполнять функции регламента общественных от­ношений...». Подтекст данных рассуждений очеви­ден: гражданское общество должно прийти на смену государству. Как первобытнообщинный строй упраз­дняется государством, так государство упраздняется гражданским обществом. Ускорителем же процесса, естественно, выступает революция (типа либеральной, «бархатной» и т.д.).

Второй подход к осмыслению перспектив разви­тия гражданского общества в России можно назвать соборным. Для сторонников этой точки зрения, «Рос­сия - это собор земли, державы и церкви, т.е. един­ство Духа, церкви и гражданского общества ». Други­ми словами, единство Духа - это церковь, держава -это царство, монархия, а гражданское общество — со­бор русской земли, т.е. некая высшая правовая ин­станция, действующая от имени народа. Понятно, что такое «гражданское общество» во всем руководствует­ся исключительно «православной этикой святости и жертвы», решительно противодействуя «этике проте­стантской реформации, идейно подготовившей капи­тализм (власть денег)». Само собой разумеется, в та­ком гражданском обществе не может быть ни частной собственности, ни индивидуальной свободы.

Таким образом, перед нами нечто вроде очеред­ной псевдоутопии христианско-социалистической ок­раски и ее воплощение было бы чревато очередным «рабством» русского народа, ничуть не «лучшим» ста­рого «крепостного» и недавнего советского.

Не менее экзотичен третий подход - этнобежный (по аналогии с центробежным). Смысл его выража­ется в идее «открытости русского народа», т.е. фак­тически в его денационализации. В последнее время настойчиво звучит тезис, что «для сегодняшних рос­сийских... реалий... совершенно невозможно выделить репрезентативные признаки нации», а потому, мол, приоритет общечеловеческой идеи над нацио­нальной имеет для нас «поистине императивный ха­рактер». Русский народ, по этой теории, лишен вся­кой этнической целостности; это и не народ вовсе, а просто сообщество разноэтнического люда, скреплен­ного денационализированной культурой.

Вот, к примеру, некоторые высказывания одно­го автора: «Русский народ - не этническое понятие, а культурное. Поэтому русские и хохол Гоголь, и эфиоп Пушкин, и немец Фонвизин, и турок Жуковский, и евреи Левитан, Мусоргский и Пастернак, и татарин Куприн, и грузин Багратион, и армяне Вах­тангов и Хачатурян, и поляк Достоевский...». На­стаивая далее на «неоднозначности самого понятия русского», автор со всей категоричностью констати­рует: «В этническом плане это действительно пустое понятие».30 При этом забывается славянский суб­страт, ассимилировавший в течение веков бесчислен­ные инородческие элементы, сплачивая их в единое этнополитическое целое - русский или, точнее, рос­сийский народ.

Из идеи «открытостирусского народа» выводят­ся два следствия: первое - о невозможности построе­ния национальной государственности в России; вто­рое - о безусловной приверженности русского (в куль­турном смысле!) народа к идеалам демократии и граж­данского общества. Как видим, здесь гражданское общество выступает как антипод национального го­сударства. Это сближает данную позицию с радикалистским подходом.

Итак, гражданское общество остается понятием крайне расплывчатым и неопределенным. Однако уже теперь ясно: речь не может идти о замене государ­ства гражданским обществом. Подобная анархизация проблемы должна быть полностью устранена из сфе­ры политологических решений.

5. «Великая Россия»: П.Б.Струве (1870-1944). В числе последователей Градовского, как было сказано, находился и Струве, пик политологического творчества которого при­ходится на конец XIX- начало XX в. Говоря о себе, он заявлял, что «пылал свободомыслием, т.е. либерализмом в значении Карамзина», квалифицируя эти свои позиции как либеральный консерватизм. Сюда он, помимо Градовского, причисляет и Пушкина.

Исходный тезис Струве - нерасторжимость националь­ного и государственного. Государство, утверждает он, по своей природе «сверхразумно и неразумно». Это значит, что оно не может быть ни объяснено «разумом или, напро­тив, неразумием», ни сведено к простой сумме индивидов. «Государство есть существо мистическое», с некой долей экзальтации провозглашает Струве, объявляя это «в выс­шей степени позитивным фактом». Мистическое начало государства проявляется в стремлении к могуществу, а стало быть, в самоупоре государств «непререкаемо на войне». С этой точки зрения, оно тождественно понятию империа­лизма, которым, как полагает Струве, всегда было и будет проникнуто «всякое живое государство».

Однако мистическое начало не вытекает из самой при­роды государства; оно задается «культурной работой» на­ции, результатом которой и выступает государство. Вся­кая нация стремится к самоутверждению и величию, ис­пользуя государство в качестве органа претворения наци­ональной идеи. Поэтому нация даже более мистична, чем государство, и сила последнего самым непосредственным образом зависит от степени сопряженности с нацией, ее культурными стремлениями и чаяниями.

Переведя вопрос в плоскость отечественной жизни, Стру­ве намечает ряд проблем «кризисного» характера, препят­ствующих, на его взгляд, становлению «Великой России».

Одна из них - «состояние открытой вражды меду влас­тью и наиболее культурными элементами общества». Причина тому - слабое развитие «конституционного пра­восознания» в интеллигентской среде. Отсюда — «ее отчуж­дение от государства и враждебность к нему». «Отрицая государство, - пишет Струве, - борясь с ним, интеллигенция отвергает его мистику не во имя какого-нибудь друго­го мистического или религиозного начала, а во имя начала революционного и эмпирического». Это - феномен «от­щепенства», дающий ключ к пониманию сущности русской революции. Задача состоит в том, чтобы переменить миро­воззрение русской интеллигенции, дать иное направление ее «политике». В основе ее должна лежать «идея не внеш­него устроения общественной жизни, а внутреннего совер­шенствования человека». Только при таком «перерожде­нии», по мнению Струве, она сможет войти в соприкосно­вение с властью и стать посредницей между монархией и народом.

Принципиально важным представляется Струве и «ино­родческий вопрос», прежде всего еврейский и польский. Решение еврейского вопроса, осложнившегося в поре­форменный период, он ставит в зависимость от внешнепо­литических актов, призванных обеспечить «экономическое господство России в бассейне Черного моря», которое само собой приведет ее к политическому и культурному преоб­ладанию «на всем так называемом Ближнем Востоке». Струве полагает, что как раз здесь «евреи представляют элемент весьма ценный» и могут стать «пионерами и по­средниками» в осуществлении идеала Великой России. Однако для этого они должны быть как можно крепче «при­вязаны» к русской культуре, причастны к атмосфере «об­щего хозяйственного подъема страны». Так совершится в конечном счете эмансипация евреев, без которой трудно рассчитывать на возрождение российского государства. (Несколько в ином ключе рассматривает еврейский вопрос Н.Х.Бунге, одно из наиболее доверенных лиц Николая П. С его точки зрения, решение этого вопроса зависит не столько от «рас­ширения предоставленного евреям права местожительства», сколько от того, «когда будет поколеблен их кодекс, данный им Талмудом» и научающий «еврея смотреть на все другие народы, как на подвластных ему». Средство тут одно — разлагать еврейство с помощью ересей: «надо желать, чтобы ереси в него прони­кали и чтобы эти ереси заключали в себе признание евреями других народов такими же людьми, как и они».)

Польский вопрос совсем иного рода. Он относится к разряду преимущественно политических, даже междуна­родно-политических, а не экономических: «русским эко­номически почти нечего делать в Польше». Ее принад­лежность к России есть чистейший вопрос политического могущества, а значит не может быть и речи о предоставле­нии ей государственной самостоятельности. Вместе с тем для «внутреннего спокойствия» империи необходимо, что­бы польское население «было довольно своей судьбой и дорожило связью с Россией, было морально к ней прикреп­лено». При этом недопустима никакая русификация Польши, денационализация ее народа. Ссылаясь на исто­рию взаимоотношений России и Польши, Струве отмечает: верить в осуществимость такой политики - «совершенно несбыточная утопия». Но тут он явно попадает в заколдо­ванный круг. Ведь если всякий народ, сохраняющий соб­ственное культурное достояние, непременно «стремится со­здать себе государственное тело», то как можно было удер­жать от этого Польшу, отмеченную всеми признаками вы­сокой культурной работы?!

Струве, как «империалисту», известно только одно сред­ство - «принуждение», насилие. Перефразируя Пушкина, он заявляет, что «лицо государства», «как лик Петра Ве­ликого», «прекрасно» и «ужасно». Такой ему виделась и «Великая Россия» - мощным исполином, всеми способами утверждающим свое непререкаемое могущество в мире. Это был либерал не только «в значении Карамзина», но и с катковскими инстинктами.

Итак, анализ русского неолиберализма приводит к вы­воду, что в нем фантастическое, сиюминутное сочетается с действительно жизненным и реальным. Таковы проблемы правовых гарантий личности и общества, развития местно­го самоуправления, укрепления властной пирамиды и все­мерной поддержки зарождающегося среднего класса. Все это стоит на очереди сегодняшнего дня. Однако присущие ему абстрактный идеологизм и «постепенство» подрывали его влияние на русское общество, возвышая значение радикалистских теорий.

Оглавление

* ЗАКАЗАТЬ АВТОРСКИЙ РЕФЕРАТ, КУРСОВУЮ ИЛИ ДИПЛОМ*

тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

ЗАКАЗАТЬ РЕФЕРАТ

ЗАКАЗАТЬ КУРСОВУЮ

ЗАКАЗАТЬ ДИПЛОМ

Новости образования

Все о ЕГЭ

Учебная литература on-line

Статьи о рефератах

Образовательный софт