тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

Лекция 6. Царствование Александра I: либеральные начинания и консервативный слом.
Если Петр I открыл «окно в Европу», в которое так лов­ко вспорхнула ангальт-цербстская принцесса София, то Алек­сандр I вывел на ристалище Запада всю Россию, пройдя с победами до самого Берлина и Парижа. Многотысячная ар­мия, вернувшаяся обратно, не желала больше прежней жиз­ни: офицерство жаждало конституции, солдатская масса - отмены крепостного права, а все вместе - законности и по­рядка.

Либеральными настроениями был проникнут и сам император. Еще до восшествия на престол он с горечью признавался: «В наших делах царствует невероятный бес­порядок, грабят со всех сторон: все части управляются пло­хо, порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стре­мится только к расширению границ. Возможно ли для од­ного человека при таком ходе вещей управлять империей и тем более улучшить вкоренившиеся в нее злоупотребления. Это превосходит не только человека одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже гения». Приняв скипетр, он не оставляет мысли о «совершенном прекраще­нии» своей власти, для чего рассчитывает созвать народное представительство и объявить свободную конституцию.

Действительно, уже первые указы императора отмече­ны печатью либеральных устремлений. Прежде всего, он возвращает на службу несколько тысяч отставленных Пав­лом I военных и чиновников. 4 марта 1801 г. снимается запрет на вывоз из России продуктов и товаров. Затем ос­вобождаются лица, сосланные в каторжные работы и со­стоящие под полицейским надзором по делам, производившимся в Тайной экспедиции. Среди 156 освобожденных был и Радищев.

1. «Негласный комитет».

Вокруг Александра I посте­пенно складывается кружок единомышленников, получив­ший название Негласного комитета. В него входят В.П.Ко­чубей, Н.Н.Новосильцев, П.А.Строганов и др. Воспитан­ные на идеалах французской философии, они на своих за­седаниях обсуждали острейшие проблемы политического совершенствования России.

Сохранились записки Строганова, представленные им Александру I. Красноречиво само их название: «Опыт из­ложения системы, которой нужно следовать в реформе уп­равления империей», «Генеральный план», «Общий кодекс» и т.д. Автора в первую очередь заботит состояние прав собственности. Они, на его взгляд, недостаточно защище­ны государственным законом. Это открывает простор для произвола власти, действующей корыстно и бесконтроль­но. Для поправления ситуации необходимо ее разделение на исполнительную, судебную и надзирательную власти. Предполагалось и конституционное ограничение власти монарха. В его ведение переходила исполнительная власть. Он считался главой государства, имея право утверждать законы, назначать министров, объявлять войну и заклю­чать мир. Изменение политической системы должно было быть санкционировано Законодательным собранием, состав­ленным из представителей всех сословий - дворянства, ку­печества, духовенства и крестьянства. Ввиду данной цели предлагалось решить вопрос об отмене крепостного права и предоставлении крестьянам свободы и собственности.

Насколько далеко заходили планы Негласного комитета, видно из того, что Александр I, открывая 15 марта 1818 г. заседание сейма в Варшаве, обещал ввести в России кон­ституцию. Подготовку конституционного проекта он пору­чил Новосильцеву, занимавшему тогда пост императорско­го комиссара в Польше. Работа была выполнена быстро и в целом получила одобрение Александра I. Она имела назва­ние «Государственная уставная грамота Российской империи» и содержала пять глав. В первой главе провозглаша­лось федеративное устройство страны, разделенной на об­ласти (наместничества). Во второй главе устанавливались общие положения управления государством, в основном совпадавшие с идеями Строганова. Государю принадлежа­ла вся полнота исполнительной власти, законодательную же власть он разделял с государственным сеймом (думой) и сеймами наместничеств. Соответственно различались об­щие государственные законы и особые законы, предназна­ченные для наместничеств. Целесообразность подобного раз­деления законов обосновывалась принципами федерализ­ма, отвергнутого, кстати говоря, декабристом П.И.Песте­лем. Третья глава посвящалась правам граждан, прежде всего таким как судебная защита и неприкосновенность личности. Одна из статей гласила: «Никто не может быть взят под стражу, обвинен и лишен свободы, как только в тех случаях, законом определенных, и с соблюдением за­коном предписанных на сей конец правил... Никто не дол­жен быть наказан иначе, как в силу закона, поставленного и обнародованного до сделанного преступления, и по приго­вору того же суда, которому он принадлежит». В этой же главе провозглашалась свобода печати и неприкосновенность частной собственности. Четвертая глава особо касалась воп­роса о народном представительстве, обусловленном системой федеративного устройства государства. Проект Новосильце­ва предусматривал установление двухпалатных сеймов в наместничествах. Высшую палату образовывал департамент общеимперского сената, ведавший наместничеством, низшую - депутаты земского посольства, избираемые на местах и утверждаемые на свои должности государем. При этом кре­стьяне лишались избирательных прав, вплоть до освобожде­ния от крепостной зависимости. Аналогичным образом фор­мировалась и Государственная дума. Право выборности де­путатов низших палат должно было укрепить представитель­ное начало и ослабить диктат самодержавия. В данном же контексте в пятой главе декларировались независимость и несменяемость судей.

Проект Новосильцева получил известность не только в России, но и в Европе. В 1831 г. он был напечатан в Варшаве восставшими поляками тиражом в 2 тыс. экз. После подавления восстания большая часть тиража (1578 экз.) была доставлена в Москву и по распоряжению Николая I сожжена на территории Кремля. Тем не менее, ветер кон­ституционных идей освежил деспотическую атмосферу рос­сийской политической жизни, и уже ничто не могло уга­сить освободительные порывы русского общества.

2. М.М.Сперанский (1772-1839).

Близко по своим взгля­дам к Негласному комитету стоял и Сперанский, привле­ченный к законодательной деятельности Александром I в 1808 г. Результатом его упорных занятий становится об­ширное «Введение к уложению государственных законов», которое уже в октябре 1809 г. лежит на столе императора. В сопроводительном письме Сперанский формулирует «суще­ственные правила вводимого порядка»: во-первых, «не те­рять времени, но избегать торопливости», во-вторых, совер­шать преобразования так, чтобы «новые установления каза­лись возникающие из прежних» и, в-третьих, «иметь всегда способы остановиться и удержать прежний порядок во всей его силе, ежели бы, паче чаяния, встретились к новому ка­кие-либо непреоборимые препятствия». Осмотрительность и умеренность, никаких «шоковых» эффектов - таковы прин­ципы политического мышления русского реформатора.

По мнению Сперанского, существующая в России сис­тема самодержавной монархии находится в полном проти­воречии с «образом мыслей настоящего времени». Он раз­вертывает схему развития государственных форм, общую для всех цивилизованных стран: от первоначальной фео­дальной раздробленности к феодальному самодержавию, а затем к системе республик, под которыми Сперанский по­нимает конституционное государство. Эта система уже ус­тановилась в европейских державах, и к ней вплотную под­ходит Россия: «...государство наше стоит ныне во второй эпохе феодальной системы, т.е. в эпохе самодержавия, и, без сомнения, имеет прямое направление к свободе». Однако он не хочет повторения опыта Запада, где пролито столько крови для достижения политического прогресса. С его точки зрения, истинная политика состоит в том, чтобы двигаться вперед иначе, не народ, приспосабливая к прав­лению, но «правление к состоянию народа».

Вместе с тем сам народ неоднороден по своему составу. Сперанский разделяет население России на три «состоя­ния»: дворянство, «среднее состояние» и «народ рабочий». Все они должны обладать общими гражданскими правами, которые сводятся к следующему: а) никто не может быть наказан помимо решения суда; б) личная служба кому бы то ни было регламентируется только законом, а не произ­волом лица; в) неприкосновенность частной собственности; г) юридически оформленная система «вещественных пода­тей и повинностей».

Однако это не означает равенства сословий в политических правах. Здесь учитывалась специ­фика форм собственности. Помимо общего различения дви­жимой и недвижимой собственности, Сперанский разгра­ничивает недвижимую населенную собственность и недви­жимую ненаселенную собственность. Дворяне и средние со­словия (купцы, мещане) имели право на приобретение не­движимой собственности как населенной, так и ненаселен­ной, тогда как «народ рабочий», т.е. поместные крестьяне, мастеровые, их работники и домашние слуги могли приоб­ретать движимое и недвижимое имущество, за исключени­ем населенных земель. Это мотивировалось тем, что «соб­ственность населения предполагает... управление и, следо­вательно, знание законов правительства, коего нельзя дос­тигнуть без особенного к тому образования».9 Таким обра­зом, образование открывало доступ к недвижимой населен­ной собственности, а с ней вместе давало и политические права. Народ же рабочий, прежде всего крестьянство, по причине своей неграмотности и «рабства», доступа к поли­тическим правам не имел, ограничиваясь правами граж­данскими. (Разновидностью гражданских прав служат так называемые особенные права, которые Сперанский трактует как освобождение от общей обязательной государственной службы, с обяза­тельством вести службу в пределах «сословной» деятельности. На крестьян эти права также не распространялись.)

Впрочем, такое состояние дел Сперанский считал временным и надеялся, что «оно уничтожится, если приняты будут к тому действительные меры».

В разряд особого состояния, или «сословия» возводится структура государственной власти. Оценивая ее под углом зрения движения к свободе, Сперанский признает, что «прав­ление доселе самодержавное» необходимо «постановить и учредить на непременном законе». Но сделать это невозмож­но «если одна державная власть будет и составлять закон, и исполнять его». Выход - только в разделении властей, при котором «одна власть будет действовать в образовании закона, а другая - в исполнение, а третья - в части суд­ной».

Сперанский пишет: «1) Законодательное сословие должно быть так устроено, чтобы оно не могло совершать своих положений без державной власти, но чтобы мнения его были свободны и выражали бы собою мнение народное; 2) Сословие судебное должно быть так образовано, чтобы в бытии своем оно зависело от свободного выбора, и один только надзор форм судебных и охранение общей безопасности при­надлежали правительству; 3) Власть исполнительная долж­на быть вся исключительно вверена правительству; но по­елику власть сия распоряжениями своими под видом испол­нения законов не только могла бы обезобразить их, но и совсем уничтожить, то и должно поставить ее в ответствен­ности власти законодательной». Органом законодательной власти являлась Государственная дума, без согласия кото­рой не мог быть издан ни один закон. Она формировалась из депутатов, представленных от губернских дум, составляв­шихся в свою очередь из депутатов окружных дум; а эти последние состояли из депутатов волостных дум, избирав­шихся каждые три года из всех сословий, облеченных поли­тическими правами. Такую же иерархическую структуру имел судебный порядок: волостной, окружной и губернский суды. «Верховным судилищем для всей империи» объяв­лялся Сенат. Функции монарха сосредоточивались в сфере исполнительной власти, но с участием в законодательном процессе в качестве главного лица. При нем учреждался Государственный совет, ведению которого подлежало осу­ществление общего руководства государственной деятельно­стью и разработка законопроектов, вносимых в Государствен­ную думу. Окончательно законы вступали в силу лишь пос­ле утверждения верховной властью. При этом император решительно отделялся от судопроизводства.

Видимо, Сперанский сознавал, что предложенный им план государственных преобразований оказался более ра­дикальным, нежели это замысливалось Александром I. В свое оправдание он писал позднее из ссылки в Нижнем Новгороде: «Не я их (идеи об ограничении самодержавия.) предложил, я их нашел совершенно образовавши­мися в Вашем уме... основания их не должны быть оспари­ваемы». Увы, это было обычное (и часто трагическое по последствиям) заблуждение царедворца - мнить о способ­ности разгадывать тайные помыслы монарха.

Как показали события, Александр I, призывая к себе Сперанского, скорее всего рассчитывал получить от него предложения по упорядочению властной вертикали. Поэто­му в представленном им проекте его привлекла только идея Государственного совета, которую он на свой лад и претво­рил в жизнь. В царском манифесте от 1 января 1810 г. Госу­дарственный совет принимает на себя все основные функ­ции Государственной думы, а именно рассмотрение и при­нятие законов. Александр I не пошел на ограничение само­державной власти всесословным представительным органом, каким должна была стать Государственная дума. Эпоха пра­вительственного либерализма уходит в прошлое, сменяя со­бой наступление официального консерватизма и реакции.

3. Н.М.Карамзин (1766-1826).

Наметившаяся в начале 20-х гг. XIX в. консерватизация российской политики при­водит постепенно и к изменению состава царского окруже­ния: «пионеров либеральных идей», группировавшихся вокруг Сперанского, сменяют, по выражению тогдашнего публициста, «правоверные» — «сторонники древних обычаев деспотического правления и фанатизма». Рупором последних становится Карамзин, официальный историог­раф, создатель 12-томной «Истории государства российс­кого». Он с резкой критикой обрушивается на проекты Спе­ранского, объявляя их «ложными» и «опасными». Карам­зин пользуется благосклонной поддержкой великой кня­гини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I. По ее просьбе им была написана «Записка о древней и но­вой России в ее политическом и гражданском отношени­ях» (1810), провозглашавшая незыблемость самодержав­ной системы. В 1811 г. с ней знакомится и сам Александр I. В это же время он сближается с Ж. де Местром, завсегда­таем салона М.А.Нарышкиной, гражданской жены импе­ратора. Вскоре он становится его ближайшим советником, и не только выполняет его конфиденциальные поручения, но и редактирует документы, выходящие из-под монаршего пера. Влияние Местра привело и к отставке Сперанского.

Остановимся прежде на воззрениях Карамзина. Автор «Записки», третируя Сперанского, утверждает, что состав­ленный им проект Уложения - всего лишь «перевод Наполеонова Кодекса». «Какое изумление для россиян! - патети­чески восклицает Карамзин. - Какая пища для злословия! Благодаря Всевышнего, мы еще не подпали железному ски­петру сего завоевателя, - у нас еще не Вестфалия, не Италь­янское королевство, не Варшавское герцогство, где Кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит Уставом граж­данским. Для того ли существует Россия, как сильное госу­дарство, около тысячи лет? Для того ли около ста лет тру­димся над сочинением своего полного Уложения, чтобы тор­жественно пред лицом Европы признаться глупцами и под­сунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Пари­же 6-ю или 7-ю экс-авдокатами и экс-якобинцами?». Да и что другого, кроме «подражания», иронизирует он, наме­кая на «канцелярскую» карьеру Сперанского, можно ожи­дать от «законодателя», который славится «наукою письмо­водства более, нежели наукою государственною». Полити­ческой «незрелостью» он признает саму мысль об ограничении самодержавной власти. Так, приведя тезис Сперанского о праве любого министра отказываться скреплять своей под­писью указ императора, если он расходится с его «мысля­ми», Карамзин с негодованием вопрошает: «Следственно, в государстве самодержавном министр имеет законное право объявить публике, что выходящий указ, по его мнению, вреден?». Для него подобная практика равносильна толч­ку, приводящему к распадению российской государственно­сти. Ограничить самодержавие – значит, лишить ее будущ­ности. Отсюда политическое кредо Карамзина: «Самодержа­вие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья...». А потому от законодателя он требует «более мудрости хранительной, нежели творческой». «Самодер­жавие основало и воскресило Россию», - такова историчес­кая истина. Прошлое же подтверждает и другое: стоит лишь изменить ее «Государственный Устав», она тотчас гибнет, распадаясь на «многие и разные» части.

Карамзин вовсе не закрывает глаза на недостатки са­модержавного правления, однако относит их к личности монарха, а не к сущности монархической системы. На его взгляд, «зло» самодержавию наносили и Петр I, и Екате­рина II чрезмерно увлекаясь «подражанием» Западу. Осо­бенно он недоволен Павлом, который «считал нас не под­данными, а рабами» и «легкомысленно истреблял долго­временные плоды государственной мудрости », «Неудоволь­ствие» вызывают у него и «постановления Александрова царствования»: они «потрясают основу империи», делают «сомнительным» ее будущее.22 Лишь укрепляя самодер­жавие, можно достичь могущества России. Это и была цель Карамзина. С именем историка связано становление тра­диции русского политического консерватизма.

4. Заметное влияние на укрепление русского консерва­тизма оказал и Ж. де Местр (1754-1821), титулярный пред­ставитель сардинского короля при императорском дворе в Пе­тербурге. Плодовитейший автор, он с редкой настойчивостью проводит идеи, которые, говоря словами В.С.Соловьева, на полвека предваряли «худшие крайности дарвинизма».В своей политической теории он исходит из того, что все так называемые «естественные гражданские права», а именно свобода, равенство, братство суть лишь утопии, кои не существуют в действительности. Нигде в мире невоз­можно встретить применение «либерального и гуманного закона справедливости». «В общей экономии природы, -заявляет Местр, - одни существа неизбежно живут и пита­ются другими. Основное условие всякой жизни - то, что высшие и более сильные организмы поглощают низшие и слабые». То же наблюдается и в отношениях между госу­дарствами. Поэтому каждое из них в интересах самосохра­нения должно «блюсти свое единство и целость», тщатель­но избегая всего того, что способно ввергнуть его в пучину бедствий и испытаний. Первейшим фактором в достиже­нии этой цели служит умение «руководиться одной разум­ной волей, следовать одной традиционной мысли». Только так достигается господство одних наций над другими, при­чем не обязательно только политическими средствами. К примеру, господство Франции над остальной Европой, по мнению Местра, достигается «двумя орудиями» - языком и прозелитизмом, стремлением непременно обратить в свою веру других. «Мощь, я чуть было не сказал монархическая власть, французского языка, - пишет он, - очевидна: в край­нем случае, можно лишь притвориться сомневающимся. Что же касается духа прозелитизма, то он знаком как солнце: от торговки модными нарядами до философа - у всех это выда­ющаяся черта национального характера». Своим существо­ванием он обязан католической церкви, обладающей каче­ствами, соответствующими человеческой натуре: доблестью, образованностью, благородством и богатством.

Совсем в другом свете рисовалась Местру Россия. В своих записках и «письмах», предназначавшихся для Александ­ра I, он доказывает, что православие, в отличие от католи­цизма, никогда не представляло собой «охраняющей и за­щищающей силы», оттого оно и не влияло на «нравствен­ное возрастание» народа. Русские еще не перешли грань, отделяющую варварство от цивилизации. Они невежественны и не сознают пользы научного образования. Этим обус­ловлен раскол общества, вызванный реформами Петра I. Местр упрекает царя за насаждение европеизма. Продол­жением той же ошибочной политики он считает учрежде­ние российских университетов, совпавшее по времени с на­чальным периодом царствования Александра I. Он пугает власти тем, что университеты станут разносчиками «разру­шительной философии» XVIII в. и расплодят новых «Пуга­чевых», ничего не дав для славы и возвышения России.

Между тем, продолжает Местр, «русские могут быть первой нацией в свете, даже не имея никакого таланта к наукам». Ведь сумели же римляне «недурно» показать себя всему миру, ничего не смысля «ни в искусствах, ни тем паче в математике». «...Ибо первая нация, - пишет он, - есть, несомненно, та, которая счастливее всех в своем отече­стве и страшнее для всех других народов». Относительно первого пункта Местр выражает согласие, что счастье наро­да неотделимо от свободы, но свобода, на его взгляд, никог­да не достигается с помощью революций, а «всегда была даром королей». Зато по второму пункту он высказывает­ся с полной определенностью: Россия – это, прежде всего, «военная нация», и ее господство в мире зависит от того, насколько правящая государством власть спаяна с «духом народа», с «одушевляющим» его чувством патриотизма.

Только опора на народный патриотизм легитимирует власть, придает ей монархический характер, избавляя от необходимости составлять «общечеловеческие конституции» и прочие правовые «фикции». Местр убежден, что всякая конституция есть всего лишь «лоскут бумаги» и «не имеет престижа и власти над людьми». «Она слишком известна, слишком ясна, на ней нет печати помазания, а люди уважа­ют и повинуются активно в глубине сердца только тому, что сокровенно, таким темным и могучим силам, как нравы, обычаи, идеи, господствующие над нами без нашего ведома и согласия». К таким темным и могучим силам относится и патриотизм — колыбель одновластия, монархии.

В общем итоге суть деместрианства сводится к следующему: государство усиливается не просвещением народа, а соот­ветствием его глубинным традициям и обычаям - духу наро­да. Это не договор власти с обществом, а выражение единя­щей воли нации, которая воплощается в личности монарха. Перед нами фактически зародыш теории официальной на­родности, ставшей идеологией посталександровской эпохи.

Оглавление

* ЗАКАЗАТЬ АВТОРСКИЙ РЕФЕРАТ, КУРСОВУЮ ИЛИ ДИПЛОМ*

тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

ЗАКАЗАТЬ РЕФЕРАТ

ЗАКАЗАТЬ КУРСОВУЮ

ЗАКАЗАТЬ ДИПЛОМ

Новости образования

Все о ЕГЭ

Учебная литература on-line

Статьи о рефератах

Образовательный софт