Реферат, курсовой проект, дипломная работа, эссе, сочинение, контрольная, аналитическая справка на заказ
Главная
Рефераты на заказ
Типы работ
Предметы и темы
Гарантии
Цены
Заказ и оплата
В помощь студенту
Партнерство и реклама
ВУЗы Москвы
Вакансии
Разное





Rambler's Top100


Заказ диплома Заказ курсовой Заказ реферата Заказать диплом курсовой проект дипломнаую работу, эссе, сочинение на заказ
Заказать реферат, курсовую работу, дипломный проект, эссе, сочинение, контрольную работу, аналитическую справку, отчет по практике бизнес-план предприятия экономика право
 

тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

Лекция 13. Политологическая мысль русской эмиграции
Начало русской эмиграции относится еще к дореволю­ционному периоду, однако окончательно она сложилась после прихода к власти большевиков. Запад буквально зах­лестнул поток беженцев, которые, по выражению Ф.А.Степуна, десятками, сотнями тысяч растворялись в «торичел­лиевой пустоте» отчаянного, безрадостного существования. Довершением этой трагедии явилась высылка из России в августе 1922 г. большой группы ученых, писателей, пред­ставителей культуры, заподозренных в контрреволюцион­ной деятельности. Все они обрекались на вечное изгнание. Характеризуясь социальной разнородностью, эмиграция не отличалась и идейным единством. У каждого политического направления был свой особый рецепт «лечения» России. Так, по словам Н.Н.Алексеева, одни думали «исцелить» ее «привив к ней новейший европейский строй в демокра­тическом стиле», другие предлагали «чисто домашние, ста­ринные средства», вроде восстановления монархии, третьи считали, что «излечение России возможно путем возвра­щения к тому политическому состоянию, которое устано­вилось со времени первой революции 1905 г. и заверши­лось февральским переворотом 1917 г.», т.е. к так называ­емой дуалистической монархии.

Сам Алексеев, представлявший новое евразийское дви­жение, отвергая «регрессивную», реставраторскую поли­тику, предлагает «реалистическую» программу: взять за точку отправления советский государственный организм, «тщательно изучить его, посмотреть, что в нем действи­тельно никуда не годится и в чем чувствуется дыхание жизни». Прежде всего ему импонировало то, что пришед­ший к власти большевизм, вопреки своим жестким декла­рациям о сдаче государства в архив, не только не исполнил поставленной задачи, но даже еще больше укрепил его зна­чение, в соответствии с русскими представлениями о «прав­де» и «справедливости». Тем самым, на его взгляд, от­крывается возможность возрождения России не на полито­логической архаике, а на почве «свободного творчества идей, которые вовсе не призваны безусловно подражать Западу». Такой «новой идеологией, способной заменить официаль­ный марксизм, как раз и представлялось ему евразийство.

Одновременно с ним в эмиграции возникают еще два политологических течения — сменовеховство и христианс­кий социализм. [Авторами «Вех» были Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, П.Б.Струве, А.С.Изгоев, С.Л.Франк, Б.А.Кистяковский и М.О.Гершензон. Появление этого сборника нашло отклик в самых разных кругах русского об­щества. В основном преобладали негативные оценки. С резкой крити­кой веховства неоднократно выступал В.И.Ленин: «...Речь идет о не­нужном» — так характеризовал «Вехи» Л.Н.Толстой. Менее чем за год после выхода в свет первого издания появилось несколько контрвехов­ских сборников: «В защиту интеллигенции» (1909), «По вехам. Сбор­ник об интеллигенции и «национальном лице» (1909), «Интеллиген­ция в России» (1910), «Вехи как знамение времени» (1910). Зато авторы встретили полное понимание и сочувствие со стороны право­славно-церковных ортодоксов (арх. Антоний Волынский)]

Сменовеховство самим названием своим демонстриро­вало отказ от позиции старых, дореволюционных «Вех» (1909) - знаменитого сборника статей бывших «легальных марксистов», перебросившихся от радикализма к мистицизму. Отмежевываясь от трагического исхода русской ре­волюции 1905-1907 гг., веховцы призывали интеллиген­цию «покаяться», т.е. «пересмотреть, передумать и осу­дить свою прежнюю душевную жизнь», проникнуться «но­вым религиозным сознанием». Они даже пытались вывес­ти некий социологический закон, суть которого сводилась к тому, что всякая революция с неизбежностью приводит к реакции. По их мнению, русская интеллигенция есть по­рождение западного социализма - «народолюбия» и «пролетариатолюбия»: «До рецепции социализма в России рус­ской интеллигенции не существовало, был только «образо­ванный класс и разные в нем направления». Себя вехов­цы причисляли к «образованному классу», т.е. к «тради­ции Новикова, Радищева и Чаадаева», противопоставляя их «школе» Чернышевского и Бакунина. Именно в социа­листической ориентации они усматривали причину того, что русская интеллигенция так и «не продумала нацио­нальной проблемы», растворив ее без остатка «в классовой борьбе». Отсюда же они выводили «притупленность пра­восознания русской интеллигенции», которая, на их взгляд, с наибольшей остротой проявилась в социал-демок­ратическом движении, в большевизме. Неудивительно, что веховская идеология составила позднее фундамент всего русского антикоммунизма и антисоветизма, особенно ярко выразившись в раннеэмигрантском творчестве Н.А.Бердя­ева и С.Л.Франка.

Общее изменение отношения к советской власти в нэ­повский период привело к формированию сменовеховского движения, которое находит своих сторонников в самых разных регионах русского «рассеяния» - от Франции до Китая.

В тридцатые годы складывается и такое диаспорное течение, как христианский социализм. Оно имеет свои кор­ни еще в народническом радикализме. На первых порах, как мы знаем, к христианскому обоснованию социализма тяготел Герцен. Вполне христианским социалистом выка­зал себя и В.Г.Белинский. В известном своем «Письме к Гоголю» (1847) он, отделяя Христа от православной церк­ви, со всей решительностью объявляет ее «опорою кнута и угодницей деспотизма». «...Но Христа-то зачем Вы приме­шали тут? - вопрошает он. - Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину сво­его учения». Особенно усиливается влияние христианс­кого социализма в конце XIX- начале XX в. В нем видят альтернативу атеистическому марксизму даже идеологи церковного обновленчества (Г.С.Петров, П.В.Семенов и др.). Но подлинного расцвета христианский социализм достигает в тридцатые годы, когда в СССР окончательно устанавливается сталинократия, развеявшая иллюзии «гос­подства пролетариата». Для многих тогда возвращение со­циализма в «лоно христианства» представлялось единствен­ным способом выхода из глубочайшего политического кри­зиса, в который завело Россию «болшевизанство». Во гла­ве их стояли С.Н.Булгаков и Г.П.Федотов, едва ли не са­мые крупные политические мыслители русского зарубежья.

1. Идеология антикоммунизма. Как было сказано, иде­ология антикоммунизма и антисоветизма пронизывает все пореволюционное и раннеэмигрантское творчество Н.А.Бер­дяева (1874-1948) и С.Л.Франка (1877-1950).

Оба они считали социализм подавлением свободы духа, а потому без колебаний отвергали «пролетарско-революционное миросозерцание». Бесплодность марксизма, с их точ­ки зрения, обусловлена применением «абстрактных социологических принципов к конкретной исторической действи­тельности», таких как идея земного благополучия и всеоб­щего равенства. Они - противники всяких радикальных действий, поскольку революция, на их взгляд, «бессильна изменить человеческую природу» и вызывает лишь «хаос, разрушение культуры». [Вслед за ними эту идею развивает Б.П.Вышеславцев, вообще про­возгласивший «кризис индустриальной культуры», разделение ее на «два враждебных мира».]

Согласно воззрениям Бердяева и Франка, обществен­ная жизнь по самому существу своему духовна, а не мате­риальна. Это духовное выступает в форме «онтологическо­го всеединства» Я и Ты, или, иначе, соборности. В соборно­сти претворяется богоустановленный миропорядок, кото­рый держится на началах иерархии и послушания. Без «водительства» одних и послушания других не бывает ни­какого общества. Следовательно, социальное неравенство оправдано религиозно, и всякое «гуманистическое заступ­ничество» за человека, желание освободить его от страда­ний равнозначно неверию в Бога, равнозначно атеизму.

Именно социальный иерархизм, по мнению Бердяева и Франка, приводит к становлению личности. Поскольку марксизм стремится к упразднению иерархии, для него не существует и действительного, конкретного человека. Он берет человека лишь в «социальной оболочке», как сово­купность общественных отношений. Такой подход к чело­веку они объясняют тем, что марксизм ориентируется ис­ключительно на пролетариат, у которого «нет ничего ори­гинального, все у него заимствованное». Он принижен нуж­дой, отравлен «завистью, злобой, местью», лишен «твор­ческой избыточности». Оттого он не может развиться в высший человеческий тип, и тем более развить из себя высший тип общественной жизни. Если за пролетариатом окажется будущее, значит исчезнет социальная иерархия, а с ней вместе понизится «психический тип человека», духовное самосознание личности. «Что делать вам, обращаясь к большевикам, иронизирует Бердяев, - с проблема­ми Ницше и Достоевского, и что делать проблемам Ницше и Достоевского с вами?». С ним, разумеется, во всем соли­дарен и Франк.

Для них идея личности неизмеримо важнее всякого со­циального идеала, детерминированного политическими и экономическими факторами. Ее раскрытие совершается только в «церкви Христовой», дарующей человеку истин­ную свободу. Она не сравнима ни с какими другими права­ми и свободами, составляющими политическое приобрете­ние общества. Это касается и всеобщего избирательного права, и парламентарного строя и т.д. Духовная свобода имеет «священную основу» и не зависит от «притязаний мира». Бердяев ополчается против философии естественно­го права, называя ее поверхностной и жалкой. Его не уст­раивает ни правовое государство, ни самоопределение на­ций. Все это для него - антиисторические абстракции, вы­думанные разными радикалами и революционерами-интел­лигентами. «Существует сложная иерархия национально­стей, - пишет он. - Бессмысленно и нелепо уравнивать права на самоопределение русской национальности и националь­ности армянской, грузинской или татарской... Вопрос о правах самоопределения национальностей не есть вопрос абстрактно-юридический, это прежде всего вопрос биоло­гический, в конце концов мистико-биологический вопрос. Он упирается в иррациональную жизненную основу, кото­рая не подлежит никакой юридической и моральной раци­онализации». Соответственно Бердяев выступает за наде­ление наций разными и притом неравными правами, иерархизируя их политические стремления.

К сфере социальности бердяевские идеи прилагает Франк. Для него также «права могут быть только разно­родными, т.е. неравными». В обществе отношения столь же иерархичны, как и между нациями. Надеяться с помо­щью революции утвердить общее равенство и солидарность, по меньшей мере, наивно, ибо всякая революция, устраняя одну форму «олигократии» - господства меньшинства, тут же насаждает другую. Власть абсолютна и неискоренима, ибо она «не есть имманентное выражение чисто человечес­кой воли, человеческого произвола, эмпирической челове­ческой потребности, а есть выражение подчинения этой воли высшему началу, носящему характер абсолютно авторитет­ной для человека и потому обязывающей его инстанции». Естественно, с его стороны не могло быть и речи о призна­нии большевистской революции.

Позднее во взглядах Бердяева и Франка (особенно пер­вого!) произошли определенные изменения, и они не так «эмоционально» отстаивали свой мистический иерархизм. Но слово было сказано, и оно вызвало широкое движение диаспорного антикоммунизма, вовлекавшего в свой поток и зарождавшееся советское диссидентство.

Свою немалую лепту в развитие русского анти­коммунизма вносит и П.А.Сорокин (1889-1968), из­вестный социолог, также высланный из России в 1922 г. Он рассматривает общество как совокупность кол­лективных единств, связанных между собой разно­образными функциональными отношениями. Поло­жение индивидов определяется их принадлежностью к соответствующим «численно организованным груп­пам», которые разделяются «на привилегированных и обделенных, на правителей и управляемых». «Про­тив этой фатальности, - пишет Сорокин, - не спаса­ет ни социализм, ни синдикализм, ни демократия, ни коммунизм. Все революции, пытавшиеся водво­рить равенство, только меняли актеров, но трагедию неравенства все равно не уничтожали». Более того, по мнению русского социолога, везде, где предпри­нимались попытки радикального сокрушения соци­альной дифференциации, совершалось лишь прини­жение общественных форм, количественное и каче­ственное разложение демографической структуры.

Подтверждение своей правоты он находит в оцен­ке состояния России военных и революционных лет 1914—1920 гг. Согласно его расчетам, Россия за эти шесть лет потеряла более 47 миллионов человек, включая население выведенных из ее состава облас­тей, ставших самостоятельными государствами (Фин­ляндия, Польша). Однако дело не ограничивается только количественной стороной; гораздо трагичней качественный момент. Сорокин утверждает, что вой­ны и революции «всегда были орудием отрицатель­ной селекции»; в такие периоды отбор производится «шиворот-навыворот»: убывают «лучшие элементы населения» и остаются жить и плодиться «худшие», «люди второго и третьего сорта». Последнее и про­изошло в России, заявляет Сорокин. Прежде всего, вследствие массовой гибели мужчин, население стра­ны «обабилось», утратило свою физическую мощь. Далее, на его взгляд, социальные катаклизмы унес­ли главным образом те элементы, которые строили Россию, составляли ее ядро и по своим свойствам были «выше азиатских инородцев». России начинала ре­ально угрожать этническая перегруппировка, ослаб­ление собственно русского элемента. Опасную черту перешел и «процент гибели лиц выдающихся, ода­ренных и умственно квалифицированных»; если к этому прибавить, что «лучшая кровь нации» еще и растворилась в эмиграции, то станет очевидным, на­сколько глубоко и до некоторой степени необратимо деградировала Россия «в биологически-рассовом от­ношении». Надо признать, что Сорокин много сде­лал для насаждения того мрачно-бездарного образа «гомо советикус», который десятилетиями воспалял воображение западного обывателя.

2. Диаспорныйнеомонархизм: И.А.Ильин (1883-1954). При всей своей политической пестроте и многообразии рус­ская довоенная эмиграция состояла в основном из сторон­ников монархической идеи. Подобно другим направлени­ям, они также были разобщены и расколоты на противо­борствующие группировки. Ведущую роль играло старшее поколение монархистов - «крайне правые», которые откро­венно насаждали «псевдо-монархический дух», т.е. «начала вредной централизации» и бюрократического бесправия. Их вождями были представители царствовавшей династии и цер­ковные иерархи.

Совсем иначе решали проблему сторонники неомонар­хических воззрений. Они не желали больше «старой лжи и старых ошибок» и ратовали за правовое обоснование идеа­ла «сильной власти». Крупнейшим апологетом этого дви­жения предстает Ильин, философ и правовед, бывший про­фессор Московского университета.

В своем понимании государства Ильин во многом сле­дует логике Градовского: оно выражает стремление нации к «единой разумной жизни». Государство созидается не внешним только образом, в виде некой системы власти, опирающейся на принуждение, но прежде всего исходя из «духовного мира человека», реализующегося в развитии правосознания. Формально правосознание может принимать как монархический, так и республиканский уклон. В пер­вом случае главенство принадлежит народному правосоз­нанию, воплощающему идею «духовно-правовой общины», или «духовной солидарности», во втором - правосозна­нию индивидуальному, вытекающему из сознания авто­номии и свободы личности. По мнению Ильина, для Рос­сии подходит только монархическая форма государствен­ного устройства, поскольку именно она сродни духу пра­вославно-церковной солидарности народа; республиканс­кая же система ведет к нивелировке или даже прямому отрицанию вечных религиозно-органических основ народ­ного правосознания.

Таким образом, народное правосознание, сочетающее «истинный патриотизм» с «аристократической» природой монархической власти, утверждает незыблемость «ранга», иерархии. В этом отношении Ильин разделяет позиции Бердяева и Франка. В правовом монархическом государ­стве, на его взгляд, нельзя мириться «со всяким восхожде­нием к власти»; это фактически означало бы, что власть может «осуществляться всем народом сообща или в одина­ковой степени». Конечно, вполне допустима и оправдана борьба за власть, но только при условии, если она сохраняет свою «политическую сущность», т.е. способствует ук­реплению иерархии, а не разрушению ее. Исходя из этого, Ильин формулирует так называемые «аксиомы власти»: во-первых, «государственная власть не может принадле­жать никому помимо правового полномочия»; во-вторых, она должна быть «едина» в пределах каждого политичес­кого союза и осуществляться лучшими людьми, удовлет­воряющими этическому и политическому цензу»; [В представлении Ильина, «чернь» не обладает никакими предпо­сылками для подобного «ценза». Чернь, на его взгляд, не понимает ни назначения государства, ни его путей и средств; она не знает общего интереса и не чувствует солидарности; именно поэтому она не способна к организации и дисциплине и легко распыляется при первом же энер­гичном сопротивлении государственно-организованных сил. Она, с его точки зрения, совершенно лишена сознания государственного единства и воли к политическому единению, и потому, предоставленная себе, она быстро распадается на враждебные станы и шайки и начинает бес­конечную гражданскую войну. Столь озлобленное отношение к «чер­ни» нетрудно понять, если вспомнить, что Ильин был одним из самых ярых идеологов антибольшевистского Белого движения.] нако­нец, в-третьих, ее деятельность должна характеризовать­ся преимущественно «распределяющей справедливостью», т.е. соблюдением нерушимости социального ранга, и вся­кое отступление от этого должно вызываться только необ­ходимостью поддержания «национально-духовного и го­сударственного бытия народа». Само собой разумеется, что воплощение данных аксиом приводило к «сильной власти», т.е. монархии, с которой Ильин связывает «гря­дущую судьбу» российской посткоммунистической госу­дарственности.

«Сильная власть», или «новая монархия» не сводится к жесткой централизации: она самодержавна, но не деспо­тична. Ее отличительной чертой является то, что она де­централизует «все, что возможно децентрализовать без опас­ности для единства России». Тем самым государственные дела окажутся разделенными на две категории: централь­но-всероссийские, верховные и местно-автономные, низовые. Это упростит управление и возвысит монарха в глазах нации. Ильин, подобно Тихомирову, допускает совмеще­ние монархии с общественным самоуправлением, если толь­ко между ними не будет никаких парламентарных, демок­ратических перегородок. На введении демократии в Рос­сии, заявляет он, могут настаивать лишь те, кто желает ее «разложения и погубления». Можно не доверять полити­ческой интуиции русского мыслителя, но нельзя сомне­ваться в его искренности и желании блага отечеству.

Харизматический вариант неомонархизма разра­батывает также П.А.Флоренский (1882-1937), фило­соф и богослов, чья жизнь трагически оборвалась в застенках ГУЛАГа.

Трудно сказать, что подвигло его на написание политологического трактата «Предполагаемое госу­дарственное устройство в будущем» (1933), целиком посвященного проблемам преобразования СССР в единое «самозамкнутое» государство. Он никогда осо­бенно не интересовался политикой — «по равноду­шию ли своему вообще к земному устроению или же потому, что голос вечности вообще звучал для него сильнее зовов современности» (С.Н.Булгаков). Как бы там ни было, Флоренский объявляет себя против­ником демократии, и на этом основании восхваляет деспотический режим большевиков за то, что он «оту­чает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентарных и подобных предрассуд­ков». Государство, по мнению Флоренского, не обяза­но заботиться о равенстве граждан; его задача - опре­делить им сферу «полезной деятельности». Причем сюда не входит область политики, которая столь же недоступна массам, как «медицина или математика». Политика — дело избранных, и прежде всего одного лица - монарха. Фигура монарха имеет сакральное значение: «...Самодержавие царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных по­сылок, имеющих в виду общественную или государ­ственную пользу». Монарх действует на основании интуиции, «прозревая» то, «чего еще нет». Это лицо «пророческого склада», «ему нет необходимости быть ни гениально умным, ни нравственно возвышаться над всеми»; для него достаточно сознания своего права творить новый строй. Это право — сила гения, следо­вательно, оно «нечеловеческого происхождения и по­тому заслуживает названия божественного ». Роль мо­нархической власти особенно возрастает в перелом­ные моменты истории, о чем свидетельствует транс­формация большинства политических систем XX сто­летия в сторону единоличного правления. Флоренс­кий ссылается на примеры Гитлера и Муссолини. Вероятно, в этом же ряду подразумевался Сталин; во всяком случае, рассуждая о попытках «человечества породить героя», он недвусмысленно намекает: «Бу­дущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избиратель­ных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели». Тогда-то СССР превратится в «самозамкну­тое государство», достигшее ясности в понимании своего исторического предназначения.

Таким образом, Флоренский давал понять, что сила большевизма - в его авторитаризме, [Имея в виду будущего советского «монарха», Флоренский пишет: «И как бы ни назывался подобный творец культуры — диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу тре­петного сознания, что перед нами чудо и живое явление творческой мощи человечества».] и это должно привести его к избранию новой правящей дина­стии. Вряд ли Сталин так уж был чужд подобных амбиций; ведь не зря же в церковных кругах того времени витала идея «СССР - третьего Рима».

3. Евразийство. В 20-е гг. русское зарубежье выдвину­ло из своей среды еще одно идейное движение - евразийство. В нем приняли участие многие видные ученые - фи­лософы, лингвисты, этнографы, историки, богословы, правоведы. Всех их объединяла глубокая антипатия к Западу, к европеизму. В основе этого лежали многообразные моти­вы: поражение белых армий, преданных западными пра­вительствами, униженное эмигрантское положение, посто­янная и неукротимая ностальгия по утраченной родине. Евразийцы сотворили новый идеологический миф, по сво­ей сущности близкий к славянофильскому мессианизму, но опертый на иной компонент русской истории - не сла­вянский, а азиатский. Они были в полном смысле слова государственниками, и это также отличало их от теорети­ков славянофильства, отстаивавших общинно-земские на­чала. И не удивительно, что своим предшественником ев­разийцы считали не Аксакова, а Леонтьева.

а) Россия как новая Евразия. Формулировка евразийс­кой доктрины принадлежит Н.С. Трубецкому (1890-1938), прославленному лингвисту, автору знаменитого трактата «Европа и человечество» (1920). В ней европеизация рас­сматривается как существенное зло России. Прежде всего это обусловлено тем, что никакой единой европейской куль­туры не существует; то же, что выдается за европейскую культуру, на самом деле есть культура лишь определенной этнической группы романских и германских народов. Это культура по своей направленности носит имперско-колониальный характер и выражает «вандалистическое куль­туртрегерство» великих держав Европы и Америки. Она нацелена на расчленение «национального тела» государ­ства, на разрыв его «национального единства». Европеизи­рованный народ, по мнению Трубецкого, отбрасывает свое прошлое, заклеймив его эпитетом «варварство». Все свое самобытное, национальное начинает ему казаться пустым и ничтожным. Он не испытывает больше психологическо­го комфорта в собственной культуре. Патриотизм и нацио­нальная гордость в таком народе - удел лишь отдельных единиц, и национальное самоутверждение большею частью сводится к амбициям правителей и руководящих полити­ческих кругов. Россия многократно подтверждала это сво­им примером.

Вместе с тем и сама европейская культура находится в состоянии «исторически последовательных изменений»; а потому приобщение к ней разных поколений порождает конфликт «отцов и детей». Ведь то, что для западных на­родов составляет органический процесс культурного твор­чества, к неофитам романо-германства приходит в виде го­товых результатов, не связанных между собой духовным преемством. Оттого в европеизированном обществе всякое развитие принимает форму «скачущей революции», т.е. резкого перехода от «застоя» к «взлету», и наоборот. Каж­дый «скачок» ознаменовывается новым заимствованием, а застой приходится на период согласования заимствованно­го с остальными элементами национальной культуры. За время застоя, понятно, происходит очередное «отставание от Запада», на преодоление которого растрачиваются но­вые свежие силы. «История европеизированных народов, -пишет Трубецкой, - и состоит из этой постоянной смены коротких периодов быстрого «прогресса» и более или ме­нее длительных периодов «застоя». Исторические прыж­ки, нарушая единство и непрерывную постепенность исто­рического развития, разрушают и традицию, и без того уже слабо развитую у европеизированного народа. А между тем непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции. Совершенно ясно, что прыжки и скачки, давая временную иллюзию достижения «общеев­ропейского уровня цивилизации», в силу всех указанных выше причин не могут вести народ вперед в истинном смыс­ле этого слова». И здесь совсем не важно, каков именно социально-политический строй романо-германских госу­дарств: отрицательные последствия европеизации сохраня­ются независимо от того, будет ли он капиталистическим или социалистическим.

Применительно к России это означало прежде всего разрушение ее евразийской сущности. Московская Русь, по мнению Трубецкого, не имея ничего общего с древнеки-евской державой, возникла в составе империи Чингизхана. После падения Золотой Орды она взяла инициативу в свои руки и продолжила ее евразийскую политику, найдя в традиционном византинизме «материал для оправославления и обрусения государственности монгольской». Так «сотворилось чудо» рождения российской монархии, став­шей «новой объединительницей евразийского мира».

Все это порушил Петр I, повернувший Россию в сторо­ну Запада. Начатая им европеизация привела не только к «помутнению национального самосознания», но и к насаж­дению «чистого империализма и правительственного куль­туртрегерства». Во внутренней политике складывается прак­тика «русификации» инородцев. Это было «полной изме­ной историческим традициям России», ибо «русское пле­мя » создавалось не путем насильственной русификации ино­родцев, а путем братания русских с инородцами. Резуль­татом явилось болезненное разрастание национального воп­роса, дотоле совершенно неведомого в России.

Столь же тяжкие последствия вызвала европеизация и в области внешней политики. Россия, войдя в круг евро­пейских государств, вынуждена была принимать участие в бесчисленных войнах, борясь, как правило не за свои на­циональные интересы, а за интересы иноземных держав. «Воевала Россия, - отмечает Трубецкой, - при Александре I и Николае I за укрепление в Европе принципа легити­мизма и феодальной монархии, потом - за освобождение и самоопределение малых народов и за создание маленьких «самостоятельных » государств, а в последней войне - «за свержение милитаризма и империализма». Все эти идеи и лозунги, в действительности придуманные только для того, чтобы прикрыть корыстные и хищнические замыслы той или иной европейской державы, Россия неизменно прини­мала за чистую монету и, таким образом, всегда оказыва­лась в глупом положении».

Расплатой за двухвековой режим антинациональной политики, восстановившей против себя все слои населения, все большие и малые народы, стала большевистская рево­люция.

Трубецкому претило идущее от старых веховцев, вроде Бердяева и Франка, изображение «октябрьского переворо­та» как «прорыва природной стихийности» русского наро­да, как новой разинщины или пугачевщины. Он вообще не особенно тяготеет к историческим аналогиям, беря пробле­му в главном ключе, в контексте собственной теории: рево­люция 1917 г. есть симптом «саморазложения» всемирно­го европеизма, а следовательно, евразийского возрождения России. Так же точно думали и его последователи.

б) Идеократический этатизм. Большой вклад в разра­ботку евразийства вносят такие профессиональные ученые, как правовед Н.Н.Алексеев (1879-1964), историк Г.В.Вер­надский (1887-1973), философ Л.П.Карсавин (1882-1952), экономист-географ П.Н.Савицкий(1895-1968), музыковед, литературный критик П.П.Сувчинский (1892-1985) и др. В своих многочисленных сочинениях и программных до­кументах они последовательно проводят принципы идеок-ратии и этатизма.

Их нимало не смущает победа большевизма. Они убеж­дены, что коммунистическая идеология не привьется к православной России и встретит отпор со стороны самих масс. [«Из опыта коммунистической революции, - утверждает Савиц­кий, - вытекает для сознания евразийцев некоторая истина, одновре­менно старая и новая: здоровое социальное общежитие может быть ос­новано только на неразрывной связи человека с Богом, религией; без­религиозное общежитие, безрелигиозная государственность должны быть отвергнуты...» По его мнению, атеистическое правление - это «влады­чество звероподобных», и отнюдь не случайно: «Основной определяю­щей силой социального бытия в условиях идейного господства матери­ализма и атеизма оказывается ненависть, и приносит плоды, ее достой­ные: мучение всем; а рао или поздно не может не принести и последнего плода - мученья мучителям].

Но главное, на их взгляд, в другом: «опыт зла», т.е. революция, «изолировав большевистский континент» и выведя Россию из всех международных отношений, толка­ет ее снова («помимо воли новых правителей») на путь ев­разийского развития.

Возрожденная Россия-Евразия, согласно воззрениям евразийцев, должна стать «надклассовым государством». Они признают классовый момент вообще недостатком всех пре­жних и существующих ныне государственных систем. Именно в сознательном отрицании классового государства они видят причину «обвинений и самообвинений русских в негосударственности». С их точки зрения, классовая идея диктатуры пролетариата рано или поздно приведет к раз­рушению и советского государства. Отсюда, конечно, не следует, что государство может обойтись без господства и подчинения. Ведь в них воплощается «порядок», а он дол­жен быть «властным и принудительным». Но порядок ус­танавливается не в интересах отдельных классов или соци­альных групп. Он вытекает из потребности сохранить об­щество как целое, неделимое, и потому сам по себе облада­ет «самостоятельной мощью», или «суверенностью». Та­кой «властный порядок», освобожденный от «историчес­ки-классовой природы» и возведенный до значения «ис­тинной идеи», собственно, и является евразийским госу­дарством, т.е. государством чистой идеократии.

К нему не могут быть примешаны ни аристократичес­кие, ни демократические начала. Все в нем решает «правя­щий слой», принадлежность к которому определяется не классовыми или иными социально-политическими крите­риями, а исключительно «последованием евразийской идее», «отбором» по идеократическому принципу. Здесь явно просматривается сходство евразийцев с большевика­ми. «Правящий слой не такой же субъект, как субъекты хозяйства и духовной культуры; он как бы порождается ими для того, чтобы они через него и над собою властвова­ли». Это делает государство, с одной стороны, децентра­лизованным, поскольку оно выражает не свою эгоистичес­кую, а соборную волю, а с другой, вследствие сохраняю­щейся иерархии, — содействует в сильнейшей степени его централизации, т.е. превращению в иерархически сильную организацию. Благодаря этому оно может, при недостатке «сознания долга» у граждан, осуществлять свою «положи­тельную миссию» не только методом убеждения, но и с помощью «властного принуждения». Тем самым идеокра-тическое государство по сути превращается в «гарантийное государство», т.е. стабильно-сохраняющееся, в противовес релятивистическому государству традиционного типа. Бер­дяев не без основания называет это «утопическим этатизмом» евразийцев.

в) Теория пассионарности: Л.Н.Гумилев (1908-1992). В советской России «последним евразийцем», по его соб­ственным словам, был Гумилев, историк и географ, автор фундаментального трактата «Этногенез и биосфера Земли» (1989). В его концепции ключевую роль играют два поня­тия: «этноса» и «пассионарности». Этнос - это вообще вся­кая совокупность людей, характеризующаяся определен­ным стереотипом поведения. Сюда относятся и народ, и нация, и племя, и родовой союз и т.д. Все этносы разнятся между собой по языку, по происхождению и особенно по исторической судьбе. У каждого из них свое начало и свой конец; они рождаются, мужают, стареют и умирают. Но в то же время ни один этнос не изолирован друг от друга, «не живет одиноко». Между ними существуют многообраз­ные контакты и отношения, обусловленные наличием со­ответствующей «комплиментарности», т.е. взаимной под­сознательной симпатии. У русских такая комплиментарность всегда легко устанавливалась с «монголоидами», но была чрезвычайно затруднена с европейцами, в особеннос­ти с католиками. «Наши предки великорусы, - замечает Гумилев, - в XV-XVI-XVII вв. смешались легко и доволь­но быстро с татарами Волги, Дона, Оби и с бурятами, кото­рые восприняли русскую культуру. Сами великорусы лег­ко растворялись среди якутов, объякутивались и постоян­но по-товарищески контактировали с казахами и калмы­ками. Женились, безболезненно уживались с монголами в Центральной Азии, равно как и монголы и тюрки в XIV-XVI вв. легко сливались с русскими в Центральной Рос­сии ». Без этого азиатского компонента невозможно ос­мыслить историю российского государства.

Таким образом, Гумилев целиком принимает все основные историко-методологические выводы евразийцев. Одна­ко он не находит у них ответа на принципиальный вопрос: отчего зависит положительная или отрицательная комплиментарность между этносами? Выйти из затруднения по­могает ему «космическая философия» В.И.Вернадского. Опираясь на нее, он приходит к заключению, что этносы, как природные образования, подвержены воздействию не­ких «энергетических импульсов», исходящих из космоса и вызывающих «эффект пассионарности», т.е. высшей ак­тивности, сверхнапряженности. В таких случаях этносы претерпевают «генетические мутации», приводящие к за­рождению «пассионариев» — людей особого темперамента и дарований. Они-то и становятся создателями новых эт­нических систем, новых государств.

Восточные славяне, согласно теории Гумилева, подверга­лись «пассионарному толчку» дважды: в VIII-IX и XIII вв. Первый толчок ознаменовался возникновением Киевской Руси, в которой перевес взяла установка на сближение с западноевропейским, польско-католическим миром. Второй толчок послужил импульсом к образованию Московской державы, «зона этнических контактов» которой способство­вала «интенсивной метисации» русско-азиатских народов. Поэтому история Киевской Руси и России суть разные ис­тории; между ними нет ни этнической общности, ни исто­рического наследования.

Вряд ли нуждаются в комментариях подобные геоэтно­логические фантазии Вообще надо заметить, что евразийство, при всем своем кажущемся «реализме», наиболее уязвимо именно в плане сохранения целостности России. Оно подменяет идею государства идеей «месторазвития», ослабляя тем самым политический фактор самоутвержде­ния и консолидации народов. Понятно, почему евразийство так привлекательно для современных «окраинных» сепаратистов и националистов.

4. Сменовеховство. Как было сказано, новая экономи­ческая политика, принятая Лениным в 1921 г., привела к формированию движения сменовеховства, охватившего значительную часть русской диаспорной интеллигенции. Воз­можно, оно даже исподволь готовилось самими большеви­ками. На это указывает, в частности, позиция Н.А.Гредес-кула, известного юриста, одного из бывших руководителей кадетской партии, который, совершив в 1920 г. с согласия официальных властей поездку по стране, публикует в со­ветской газете «Известия» реабилитирующие «октябрьский переворот» очерки. Главный их тезис состоял в следую­щем: «С каждым днем становится все виднее, что перед нами не тупик истории и не случайный ее эпизод, а боль­шая, торная, светлая дорога, по которой идет историчес­кий процесс, и на этот раз направляемый сознательными усилиями прозорливых деятелей, ведет нас к величайше­му перелому во всей человеческой истории». Через год в Праге выходит и сборник «Смена вех», давший название самому движению. В него вошли статьи шести эмигрантс­ких публицистов: Ю.В.Ключникова, Н.В.Устрялова, С.С.Лукьянова, А.В.Бобрищева-Пушкина, С.С.Чахотина и Ю.Н.Потехина. Никто из них не был широко известен чи­тающей публике; не значились они и в числе высланных из СССР.

а) «Каносса», или покаяние: С.С. Чахотин (1883-1974). Наиболее заостренно и лапидарно идея сборника выражена в статье Чахотина - «В Каноссу!». Автор призывает эмиг­рацию «отказаться от вооруженной борьбы» с советской властью, настаивая на полном «перерождении» большевиз­ма. В его «новом облике» он видит две «положительные стороны»: во-первых, отказ от прежнего анархизма и «со­бирание распавшейся было России» и, во-вторых, гаран­тию невозможности «возврата к прошлому, тому темному скорбному прошлому, которое послужило первоисточником нужды, темноты и озлобленности народных масс, неподго­товленности и вялости нашей интеллигенции, всего того зла, которое обрушилось на Россию за последние годы». По мнению Чахотина, самое время теперь - «идти в Канос­су», признать свои ошибки и приняться за сотрудничество с коммунистическим режимом, по крайней мере, в области просвещения и экономики. В «архив истории» должны отойти и «все партийные группировки дореволюционного времени»; ничто не должно мешать укреплению и разви­тию благополучия страны.

Таким образом, сменовеховство замышляло не просто идейное разоружение русской эмиграции, но и вообще ее деполитизацию, превращение в чисто этническую (и впол­не патриотическую!) диаспору.

б) «Русское великодержавие»: Н.В.Устрялов (1890-1937). В этой же тональности написана статья Устрялова «Patriotica». Автор также констатирует безусловное совпа­дение интересов «русских патриотов» и нэповских больше­виков. Поскольку, на его взгляд, «немедленный коммунизм не удался», то и упования на мировую революцию теряют всякую силу. Это сознают и сами «экспериментаторы», боль­шевики. Отсюда и «спуск на тормозах от великой утопии к трезвому учету обновленной действительности и служению ей...». Ленин и его окружение приходят к сознанию не­обходимости национальной идеи, и это залог того, что они восстановят «русское великодержавие». Соответственно, всякое противодействие им может лишь привести к тому, что «Великая Россия» превратится «в месиво «освободив­шихся народностей» с «независимой Сибирью» на востоке, «самостийной Украиной» и «свободным Кавказом » на юге, «Великой Польшей» и десятком «меньших» народностей на западе». А стало быть, «отлив революции» надо ис­пользовать во имя сохранения «единой России», не оста­навливаясь перед союзом с большевиками. Устрялову им­понировала красная Москва, вновь обретающая великодер­жавное лицо.

в) «Пролетарский мессианизм»: Ю.В.Ключников (1886-1938). Точно также и Ключников «истинный смысл творя­щей себя ныне революции» видит в том, что она приугото­вила России «великое мировое место». В политологичес­кой схеме идеолога сменовеховства существенная роль от­водится действию такого фактора, как «уплотнение меж­дународных связей» на рубеже XIX-XX вв. Прямым следствием этого, по мнению Ключникова, явилось специфи­ческое интернациональное сознание, нашедшее свое выра­жение в трех разных политических программах мирового устройства. Одна из них - консервативная - была выдви­нута Германией. В основе ее лежала «жажда принудитель­ного мирового владычества». Осуществление подобной про­граммы предполагало чрезвычайное развитие национализ­ма и милитаризма, «и войны, войны, войны» - до тех пор, пока не останется «одно единственное мировое государ­ство». Другая, либеральная, программа исходила со сто­роны Америки и была реакцией на усиление Германии в войне 1914 г. Ее принципы строились на признании пол­ного юридического равенства всех государств, отказе от всякого милитаризма и добровольном объединении суве­ренных стран в единую всемирную конфедерацию или, если это возможно, даже в федерацию. Однако обе эти програм­мы «рухнули» по завершении первой мировой войны: одна оттого, что Германия так и не смогла стать «выше и силь­нее всех остальных стран, взятых вместе»; другая - «оттого, что солидарность известного числа наций, вспыхнувшая в момент общей опасности, оказалась весьма хрупкой, искус­ственной и полностью разрядилась в военной победе над вре­менным врагом». Тем не менее мир больше не вернулся в прежнее состояние. Сложившееся интернациональное созна­ние народов нашло выход в третьей - пролетарской - про­грамме, призванной объединить все народы в единое мировое братство. Воплощение ее стало делом России, делом Ленина. «Так или иначе, - пишет Ключников, - но очередное миро­вое слово сейчас за Россией, и только за ней».

Таким образом, сменовеховство, возвышая большевизм, невольно соскальзывало на старую колею классического русского мессианизма, закрепляя за Россией историческую роль «первой освободительницы мира».

5. Христианский социализм. Главными проповедника­ми идеологии христианского социализма в русской диас­поре пореволюционной эпохи были С.Н.Булгаков (1871-1944) и Г.П.Федотов (1886-1951).

Булгаков проделал в свое время путь «от марксизма к идеализму», а затем и к православию, завершившийся при­нятием сана священника. Свое неприятие идей «научного социализма» он основывает на том, что учение Маркса помимо «атеистического гуманизма, религии человечества, но без Бога и против Бога», абсолютизирует значение «ма­териального фактора», т.е. экономики, хозяйства. Это не преминуло, на его взгляд, обернуться «идиотизацией и варваризацией» социализма в политике победившего боль­шевизма.

Но Булгаков равно критикует и православных богосло­вов за их «антисоциальность и антиобщественность», на­стаивая на необходимости взаимодействия христианства с «социологией, политической экономией и политикой». Он призывает церковь к «религиозному преодолению» социа­лизма, т.е. отрицанию его негативных черт и удержанию всех тех элементов, которые «целиком укладываются» в христианство или, по крайней мере, не противоречат ему. По сути это означало превращение социализма в «необхо­димую форму христианской политики», направленной на исполнение евангельской заповеди любви.

Что же сближает христианство и социализм? По мне­нию Булгакова, это, во-первых, «отрицание системы эксп­луатации, спекуляции, корысти», т.е. уничтожение «ко­ренной неправды» капиталистического строя, во-вторых, четко выраженное стремление к ограничению роли госу­дарства, «упразднению» насилия, деспотизма, бюрократи­ческой опеки со стороны «государственного Левиафана», в-третьих, признание всеобщей обязательности труда и объявление войны «праздности и тунеядству».

Социалистическое переустройство общества должно ве­сти к эмансипации личности, что достигается «посредством сложной социальной техники - социального законодатель­ства, рабочих организаций, стачек, кооперативного движе­ния». Без овладения этой техникой немыслима христианс­кая политика. Ее девиз: «стать на сторону труда». Тем самым христианская политика оказывается «классовой политикой», устремленной не просто к облегчению труда народа, но к подлинному освобождению его от цепей хо­зяйства как следствия греховности человеческой природы. Бердяев справедливо считал, что в учении Булгакова «хри­стианство принимает утилитарный оттенок, религия пре­вращается в общественную мораль, делается орудием по­лезных реформ».

Утопия христианского социализма вдохновляет и Фе­дотова. Главной темой его «полупублицистики», как он на­зывает свои историософско-политологические работы, было раскрытие «смысла» пореволюционной России, разоблаче­ние большевистского режима. При этом исходным момен­том для него служит решительное отрицание всякой пре­емственности между движением русской интеллигенции и большевизмом. «Октябрьский переворот» представляется ему прежде всего «преодолением интеллигенции на путях революции», «искажением» образа России. «Железная партия» Ленина обескровила душу русского народа, лиши­ла его способности «защищать свою волю и свое право». Он был превращен в «пассивную массу», которую «энергич­ное меньшинство» могло мять, как глину, вить, как верев­ки. Все это привело к тому, что в советской России утвер­дилась большевистская диктатура, гораздо более тягостная и жестокая, нежели диктатура царской власти. В царской России правительственный деспотизм встречал противодей­ствие со стороны влиятельной прослойки интеллигенции, которая «держала в своих руках прессу, самоуправление, общественное мнение; держала под угрозой саму власть». Она была воодушевлена почти религиозным пафосом свобо­ды. Ничего этого не осталось при большевиках: «От Ради­щева до Керенского три или четыре поколения политичес­кой борьбы - все пошло насмарку». У свободы в России теперь нет никаких защитников, и это делает реальной новую деспотическую систему, новый тоталитаризм.

Таким был неутешительный вывод Федотова. Пользу­ясь приемом политологического антиномизма, он в своей статье «Правда побежденных» (1933) приводит перечень большевистских «благодеяний» (Б) и большевистских «пре­ступлений» (П). Например: «Б. Большевистская диктату­ра в гражданской войне разбила контрреволюционные ар­мии и спасла революцию. П. Разбиты были силы не только реакции, но и демократии, едва рождавшейся к полити­ческой жизни»; «Б. Большевизм уничтожил капитализм в России и в эпоху пятилетки насадил мощное государствен­ное хозяйство. П. Большевизм во много раз подорвал про­изводительность народного труда. Государственная промыш­ленность существует паразитарно за счет эксплуатации де­ревни». Кроме того, отмечал Федотов, большевизм в своей культурной политике «отравляет все истоки здорового рус­ского национального чувства» и, «ведя макиавеллистическую политику союзов с капиталистическими странами, он предает дело социализма». Таким образом, феномен «сталинократии» приобретал не только антидемократическую, но и антисоциалистическую сущность.

Между тем русский мыслитель всегда мечтал именно «правдой социализма поправить мир». Для него социализм был неотделим от христианства, евангельской истины. И то что социализм в свое время уклонился от христианства, объяснялось «ослаблением социальной работы церкви», срастанием ее с деспотическими системами. Но стоило по­блекнуть «миражу капиталистической долговечности», и сразу стало ясно, что «социализм есть блудный сын хрис­тианства, ныне возвращающийся - по крайней мере отчас­ти - в дом отчий». Капитализм не удовлетворяет его глав­ным образом своей чисто производственной, прагматичес­кой направленностью, утверждавшей примат относитель­ных, земных ценностей над вечными, божественными.

Федотов верит, что только социализм в соединении с христианством способен стать основой «проекта будуще­го». Сущность христианского социализма он видит в идее управляемого, или планового, хозяйства. «Эта сторона со­циализма, - отмечает русский философ, - созвучна совре­менной технике. Техника из себя самой порождает идею организации, урегулирования, технократии». Кроме того, полагает Федотов, только социализм способен разрешить и наиболее трудную и сложную проблему современного мира: проблему рынка. Он связывает это с социалистическим принципом внерыночного распределения. «Вечный кризис капитализма - пишет он, - проистекает из зак­рытия (исчерпанности) внешних рынков. Чем заменить их? Как, кому продавать всевозрастающую массу товаров? Это главный вопрос современного хозяйства, в котором поку­пательная способность ограничена заработной платой. От­вет, в парадоксальной форме, таков: надо производить не для продажи, а для раздачи даром. Только эта свобода от суженного рынка дает возможность непрерывного расши­рения производства».

Увы, подобные «парадоксальные» рецепты могут вызы­вать сочувствие лишь у обделенных благами масс, но они совершенно бессмысленны в плане их практической реали­зации. Социализм остается утопией - безотносительно к тому, является ли он христианским или атеистическим.

Оглавление

* ЗАКАЗАТЬ АВТОРСКИЙ РЕФЕРАТ, КУРСОВУЮ ИЛИ ДИПЛОМ*

тел. (495) 728 - 3241; info@troek.net

 

ЗАКАЗАТЬ РЕФЕРАТ

ЗАКАЗАТЬ КУРСОВУЮ

ЗАКАЗАТЬ ДИПЛОМ

Новости образования

Все о ЕГЭ

Учебная литература on-line

Статьи о рефератах

Образовательный софт


   E-mail:info@troek.net

Каталог@Mail.ru - каталог ресурсов интернет
 Тел: (495) 728- 32-41

| Главная | Рефераты на заказ | Типы работ | Предметы и темы | Гарантии | Цены | Заказ и оплата | В помощь студенту |
| Партнерство и рекламма | Вузы Москвы | Вакансии | Разное |

Copyright © 2002 " ТРОЕК НЕТ". All rights reserved.
Web - master: